Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Такова на самом деле основная идея гегельянской системы. Параллелизм, допускаемый между диалектикой категорий и диалектикой обществ, придает смене режимов необходимость, аналогичную той, которая связывала категории друг с другом. История философии как таковая есть философия истории; идеи, которые люди создают себе из окружающего мира и из самих себя, представляют собой моменты становления духа. В конце концов, дух воспримет сознание природы и самого себя.

Философии истории различаются в зависимости от особого мира, который они принимают за образец. В сравнении с произведениями искусства различные цивилизации будут замкнуты каждая в своем своеобразии, но в бесконечном диалоге между собой. По сравнению с этапами науки цивилизации следуют друг за другом по законам неумолимой логики. В соответствии с диалектикой последовательность цивилизаций сравнима с последовательностью философских идей.

На самом деле, мы увидели, формально можно определить, самое большее, конечное состояние, а еще надо задать как гипотезу разумное призвание человечества. Это конечное состояние в череде обществ задним числом не обнаруживает необходимого порядка. Приблизительный порядок, который исходит из накопления документов и фактов, соответственно объясняется случайным детерминизмом, непредвиденными столкновениями между ситуациями и личностями, природной средой, притяжением коллективов и инициативой некоторых людей.

Чтобы провести долгое ученичество человечества через усилия к относительному изобилию, надо привести к бедности будущее коллективных сообществ. На протяжении веков средства производства мало изменились: можно ли отбросить в небытие возведение и гибель городов, дворцы, построенные счастливыми принцами, и гробницы, свидетельствующие о тщеславной верности завоевателя любимой жене? Можно остаться равнодушным к монотонному чередованию войн и мирных периодов, соперничающих государств и торжествующих империй, которые как сновидения проходят перед нами не раз и не два. Сведенная к предыстории социализма, священная история не удержит почти ничего из творений и авантюр, которые были для многих миллионов людей оправданием их пребывания на этой земле.

Заострим внимание на единственной смене последовательности режима: его понимают, но не считают необходимым. От цивилизации к цивилизации обнаруживают довольно грубые аналогии. Продолжительность периодов, якобы равнозначных, изменяется от одного к другому [73] Ссылка на Маркса, Шпенглера или Тойнби. . Империи возникают с опозданием или заблаговременно на несколько веков (если называть империями политические единицы, расположенные на огромных пространствах с множеством людей). Не все нации, принадлежащие к одной и той же совокупности, проходят одни и те же этапы развития. Некоторые даже пропускают те или иные периоды: Россия не прошла этапа буржуазной демократии, Западная Европа избежала эпохи сталинизма.

Так называемая диалектика общественной истории происходит из преобразования реальности в идею. Ужесточается каждый режим, ему приписывают единственный принцип, противопоставляют идею капитализма принципу феодализма или социализма. В результате считается, как если бы режимы были противоположными и что переход от одного к другому может быть сравним, как теза и антитеза. Здесь совершается двойная ошибка. Режимы являются различными, но не противоречивыми, а формы, называемые промежуточными, встречаются чаще и продолжаются дольше, чем «чистые» формы. Предположим, что принцип капитализма отличается от идеи феодализма, как ничто от бытия или учение Спинозы (спинозизм) от картезианства, ничто не гарантирует, что случайный детерминизм выполнит эту невещественную (сверхчувственную) необходимость. Предположим, что социализм примиряет феодализм и капитализм, как становление примиряет бытие и ничто, принятие синтеза не является ожидаемым так же, как ядерный взрыв или экономическая конъюнктура.

Согласно порядку событий, не происходит автоматического отбора, соответствующего нашим моральным требованиям. Поиск высшей понятности вразумительности при случайном детерминизме, при множественности императивов, противоречивых в настоящее время, является легитимным (обоснованным). Но этот поиск не предполагает акта веры, согласно которому будущее будет подчиняться велениям разума. Человечество завтра может быть сметено космической катастрофой так же, как каждый момент перо может выпасть из наших рук. Христианин надеется на свое спасение божьим милосердием. Но от кого неверующее человечество будет требовать гарантии своего коллективного спасения?

Революционеры имеют склонность преувеличивать и границу своей свободы, и возможности своей судьбы. Они считают, что при них заканчивается предыстория. Пролетариат, преобразованный своей борьбой, придаст человеческим сообществам новое лицо. Приподнятые своей верой над наставлениями мудрости, они ждут вечного мира от безграничной жестокости. Они провозглашают неизбежность своего триумфа, потому что дело, несущее в себе столько надежды, не может погибнуть. По прошествии времени, когда они берут на себя ответственность власти, поскольку природа коллективов с незапамятных времен утверждается посредством потрясений, разочарование подтачивает доверие. Все меньше верят бесклассовому обществу, они делают своей профессией больше думать о необходимости, чем играть людьми и их тщетным сопротивлением. Взывание к судьбе сначала было поддержкой оптимизма, потом оно становится алиби покорности безропотному подчинению.

Фанатики в своей надежде или в своем отчаянии, революционеры продолжают мудрствовать по поводу неизбежного будущего, того будущего, которое они неспособны описать и которое твердо намереваются провозглашать.

Никакой закон, человечный или бесчеловечный, не приводит хаос к какому-либо завершению, лучезарному или ужасному.

History is again on the move – « История снова в движении» : это трудно переводимое высказывание Тойнби отвечает сильному, странному чувству, которое испытывал каждый из нас в определенный момент жизни. Я испытал это весной 1930 года, когда, посещая Германию, присутствовал при первых успехах национал-социалистов. Все снова было под вопросом, структура государств как равновесие сил в мире: непредсказуемость будущего показалась мне настолько же очевидной, как невозможность удержать status quo .

Историческое сознание не рождается вместе с катастрофами нашего времени. Буржуазная Европа, верящая в свою судьбу, в конце XIX века с такой суровостью применяла критические методы, как и сегодняшняя Европа, раздираемая на части. Она не знала всех метрополий, которые мы вытащили на свет из песков, она не завершила обзор умерших богов и поглощенных цивилизаций, она знала не больше, чем мы об особенностях каждого общества и гибельной участи, постигшей по очереди Афины, Рим и Византию.