Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Это знание чаще всего останется изолированным. Пятьдесят лет назад западные историки не стали бы утверждать, что национальные государства или парламентские режимы смогут избежать разложения, которое разъедает творения, воздвигнутые людской гордыней, как вызов против закона становления. Они верили либо в особенность авантюры, впервые базирующейся на научной теории, либо в отдаленность возможных спадов. Легко сказать, что никакому временному городу не грозит вечное существование, трудно пережить крах.

Судьба философских исторических систем в ХХ веке связана с событиями, свидетелями которых были мы сами. Они не видели Тридцатилетнюю войну, как и Пелопоннесскую или мировые войны 1914 и 1939 годов, но занимаются их причинами и последствиями. Они тайно стремятся найти в них смысл, но не в позитивном значении этого слова: основные факты, которые позволяют понять то, что произошло на самом деле. Смысл, который отвечал бы нашему ожиданию, позволил бы сознанию (совести) оправдать накопленные ужасы. Войны почти не вызывают негодования наблюдателя, который приходит к убеждению, что, порожденные капитализмом, они исчезнут вместе с ним. Битвы, сопровождающие борьбу государств и классов, будут не напрасны, если они проложат путь бесклассовому обществу. Обожествление Истории, возникшее из этой невысказанной тоски по будущему, которое оправдает эту необоснованную идею. Падение Рима побудило святого Августина не ждать от земных городов того, что принадлежит только Божьему Граду. Падение Европы побуждает наших современников вновь обратиться к марксистским предсказаниям, адаптированным к нашему времени методами действия Ленина и Сталина. Разве что подобно Тойнби они не станут идти по пути Шпенглера, чтобы, покружив несколько раз, присоединиться к упованиям святого Августина. Последний смысл этих своеобразных, но братских цивилизаций находится за пределами их самих: каждая из них оставляет в наследство вселенскую церковь, послание которой проходит через века и диалог которой с другими церквями обнаруживает последнее предназначение человечества, посвященное преклонению перед Богом.

История творится людьми, действующими в обстоятельствах, которые они не выбирают по своим вкусам или идеалам, своим несовершенным знаниям, поочередно претерпевающими принуждение среды или ликуя, склонившись под тяжестью старых привычек или вознесшись в духовном порыве. На первый взгляд история одновременно напоминает хаос событий и тираническую систему, каждый фрагмент которой значителен, и систему, лишенную смысла. Наука и философия истории хотя и по-разному, но пытались преодолеть противоречие между преднамеренным характером элементарного факта по отношению к действующим лицам и очевидной абсурдностью целого, между невещественным беспорядком на микроскопическом уровне и слепым законом судьбы.

Философские исторические системы типа марксистской упорядочивают хаос событий, сводя его к нескольким простым принципам объяснений, они связаны по времени с неизбежным движением выполнения человеческого предназначения. Классы подчиняются их интересам, индивидуумы – их страстям, но производительные силы и производственные отношения заставляют из этой беспорядочной смеси внезапно возникнуть последовательности неумолимых, но и благотворных режимов потому, что в них бесклассовое общество отметит свое завершение.

В этот момент возникает то, что мы называем обожествлением истории, карикатурой на историческое сознание. Оно учит нас уважению к бесчисленным непоследовательным фактам, множественности значений, которыми они обладают и которые им можно придать соответственно тому, как они связаны с современными действующими лицами, с устоявшимися традициями, с развивающимися последствиями. Обожествление истории дает себе право на постепенное замещение грубых фактов значениями, связанными с якобы окончательной системой интерпретации. Не завершая параноический процесс этого мира, есть риск взять на себя роль судей над побежденными, – государство как свидетель истины. Запад, в свою очередь, ощутил на себе влияние этого исступления: убежденные в полной порочности коммунизма, американские законодатели обвиняют коммунистов тридцатых годов как по приговорам пятидесятых годов. Обвиняемые в советских или китайских тюрьмах должны были написать их автобиографии, кандидаты на въездную визу в Соединенные Штаты вкратце рассказать о своей жизни. В Соединенных Штатах ответы касаются фактов, а автобиографии «капиталистов» по другую сторону железного занавеса должны объяснять факты в зависимости от значений, которые им придают палачи.

Историческое сознание устанавливает границы нашего знания. А в том, что наши взгляды обращаются в прошлое или пытаются прозреть будущее, мы не можем добиться уверенности, несовместимой с провалами в наших знаниях и еще с сущностью становления. Глобальные движения, которые мы выявляем из путаницы причин и следствий, действительно случаются, но нельзя сказать, что массовые причины определяют их заранее. Задним числом позволено забыть о случайном характере детерминизма. О нем невозможно забыть, когда его располагают впереди события.

Историческое сознание учит уважению к другому , даже когда мы боремся с ним. Свойство причин не измеряется свойством душ, мы не знаем выхода из нашей борьбы, каждый режим реализует порядок ценностей, примирение всех ценностей есть всего лишь идея, но не будущая цель. Обожествление истории, напротив, уверено, что действует в целях желанного будущего, видит и хочет видеть в другом только ненавистного врага, которого хочется устранить потому, что он неспособен либо желать добра, либо распознать его.

Последний смысл истории никогда не следует из единственного рассмотрения прошлого. Ни красота космоса, ни трагедии цивилизаций не дают ответа на вопрос, который мы обращаем к небу. Нельзя узнать человека, если не проследить за этапами его постепенных завоеваний, и тогда завтра нам будет преподан новый урок. Может быть, надо посмотреть на статуи пещеры Элефанта [74] Так называемый город пещер на острове Гхарапури в Аравийском море содержит большое собрание наскального искусства, посвященного культу бога Шивы . – Прим. перев. , чтобы понять своеобразие скульптур собора в Реймсе. Надо, конечно, увидеть «западную» жизнь Токио или Бомбея, чтобы избежать чар нашей псевдоочевидности. Не вступая в диалог с другим , мы не осознаем самих себя в нашем историческом бытии. Когда проводились последние опросы, диалог оставляет нас на той же точке неопределенности, что и монолог. Возрождение любого прошлого не раскрывает ничего больше из нашего предназначения, кроме исследования только нашего сознания. Опустевшие города, поглощенные лесами, героизм воинов, никогда не умиравших напрасно потому, что они перед лицом смерти подтверждали голоса пророков, провозвестников божественной кары или доброй вести, ярость толпы, невинность святых, усердие верующих, но ничего из того, что открывает нам историческое знание, не разрешает альтернативу Царства Божья и земных городов. Шпенглер и Тойнби наперед знали: один – то, что человек есть жертвенное животное, а другой – что человек создан, чтобы поклоняться Богу и объединиться с ним.