Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Такой анализ не позволяет догматически выбрать определение, он выявляет различные возможные толкования. Или можно придерживаться одной из основных характеристик индустриального общества – наличия экспертов – и называть интеллигенцией категорию людей, получивших в университетах, технических школах квалификацию, необходимую для пополнения кадров руководящих работников. Можно поставить на первое место писателей, ученых или художников, профессоров или критиков – на второе, популяризаторов или журналистов – на третье место, а практикующие врачи, юристы или инженеры выходят из категории по мере того, как они поддаются желанию извлекать выгоду и перестают заботиться о культурном развитии. В Советском Союзе склоняются к первому определению: техническая интеллигенция выдается за типичных представителей, там даже писателей называют инженерами человеческих душ. На Западе чаще используется второе, более узкое определение, ограниченное теми, «чья основная профессия – писать, учить, проповедовать, играть на сцене, заниматься искусством или гуманитарными науками» [77] Крейн Бринтон, Visite aux Europeens. Paris, 1955, p. 14. .

Термин « интеллигенция» , кажется, впервые стал использоваться в России в XIX веке: те, кто окончил университеты и получил культурное образование западного типа, составляли немногочисленную группу, чуждую традиционным кадрам. Она пополнялась за счет младших сыновей из аристократических семей, сыновей мелкой буржуазии или даже из зажиточных крестьян. Вырванные из привычной среды, они чувствовали себя объединенными полученными знаниями и отношением, которое они занимали к установившемуся порядку. Научный склад ума и либеральные идеи способствовали также склонности интеллигенции к революции. Она чувствовала себя изолированной, враждебной национальному наследию, оказавшейся в безвыходном положении и склонной к жестокости.

В тех обществах, откуда современная культура исходит логично, постепенно, из исторического местного колорита, разрыв с прошлым был менее резким. Дипломированные специалисты не слишком явно отличались от других социальных категорий; они не безоговорочно отвергали многовековую структуру жизни в сообществе. Их чаще обвиняли и продолжают обвинять в разжигании революций, такое обвинение левый интеллектуал воспринимает как честь: без революционеров, решивших изменить настоящее, прежние злоупотребления властью продолжались бы еще долгое время.

В определенном смысле такое обвинение необоснованно. Неверно, что интеллектуалы как таковые враждебны по отношению к любому обществу. Китайские просвещенные люди защищали и прославляли государственную доктрину скорее с нравственной, чем с религиозной стороны, а она выдвигала их в первые ряды и встраивала в иерархию. Короли или князья, коронованные герои или разбогатевшие купцы всегда находили себе поэтов (не обязательно плохих), чтобы воспевать их славу. Ни в Афинах, ни в Париже, ни в V веке до новой эры, ни в XIX столетии нашей эры писатель или философ не входил непосредственно в партию народа, свободы или прогресса. Почитателей Спарты в большом количестве можно было встретить у стен Афин так же, как поклонники Третьего рейха или Советского Союза собирались в салонах или кафе левого берега Сены [78] Понятно, что восхваление Спарты или Гитлера, Афин или Парижа было для интеллектуалов противостоянием власти. .

Все доктрины, все партии – традиционализм, либерализм, демократия, национализм, фашизм, коммунизм – имели и продолжают иметь своих певцов или мыслителей. Интеллектуалы каждого лагеря преобразуют мнения или интересы в теорию; по определению им недостаточно просто жить, они хотят осмысливать свое существование.

Тем не менее суть правды в банальном представлении, что социологи [79] Ж. Шумпетер. в более изощренной форме воспринимают революционных интеллектуалов как профессионалов.

Интеллигенция никогда в теории и редко в действительности представляла собой замкнутое сообщество. Каждый привилегированный класс, который определяется знаниями или достоинствами умения мыслить, должен разделять веру в продвижение по социальной лестнице в соответствии с личными достоинствами и заслугами. Платон принадлежал к аристократической партии, но, несмотря на это, утверждал, что раб способен научиться математическим истинам. Аристотель не отрицал необходимости общественного рабства, но подорвал устои рабства. Он отрицал, что каждый занимал место, соответствующее его природе. Умирая, он освободил своих рабов, которые, может быть, вовсе не были рождены для рабства. В этом смысле человек умственного труда болезненно отказывается от правовой демократии, рискуя тем сильнее подчеркнуть аристократизм факта: его мысль доступна только меньшинству.

В зависимости от общества интеллигенция формируется по-разному. В Китае, кажется, система экзаменов позволяла продвигаться крестьянским сыновьям, хотя это бывало не слишком часто. В Индии первый ряд, занятый мыслителями, был вполне совместим с кастовым укладом и существованием каждого человека в том положении, в котором он был рожден. В современных обществах университетский диплом облегчает продвижение по социальной лестнице. В некоторых странах Южной Америки или Ближнего Востока путь к карьерному росту облегчают офицерские школы и служба в армии. И хотя в западных странах происхождение дипломированных специалистов было различным: студенты Оксфорда и Кембриджа до начала войны 1939 года набирались из узкого круга аристократов. Учащиеся высших учебных заведений Франции редко бывали выходцами из семей рабочих и крестьян, но часто из среды мелких буржуа, так сказать, в разрыве двух поколений – из народной среды – интеллигенция социально всегда представляла собой более широкую и открытую среду, чем правящий класс. Такая демократизация ведет к увеличению числа интеллектуалов, так как индустриальные общества нуждаются в новых кадрах и технических специалистах. Такое расширение рядов интеллигенции в Советском Союзе люди власти с удовольствием объясняли успехами социализма и эффективностью экономического развития. То же самое явление рискует поколебать демократические режимы, если сыновья мелких буржуа, окончившие университеты, вместо того чтобы примкнуть к системе ценностей и правительству, созданному прежним правящим классом, мечтают о его ниспровержении. Риск увеличивается из-за критического склада ума, так сказать, профессиональной болезни интеллектуалов. Они охотно осуждают свою страну и ее систему, противопоставляя существующую реальность скорее идеям, чем реальности в других странах, например, сегодняшнюю Францию собственной идее того, чем Франция должна быть, а не Франции вчерашней. Ни один человеческий институт не перенесет без ущерба подобное испытание.