Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Обеспокоенные волной антиинтеллектуализма, эти интеллектуалы тем не менее почти лояльны к Соединенным Штатам. Старый Свет потерял свой авторитет: грубость и вульгарность некоторых сторон американской жизни не идет ни в какое сравнение с концлагерями в гитлеровской Германии или в Советском Союзе. Процветание экономики – лучшая гарантия достижения целей, которыми всегда восхищался левый европеец. Эксперты всего мира приезжают в Детройт узнать, в чем заключается секрет благосостояния. Но какие же европейские ценности заставляют протестовать против американской действительности? Может быть, очарование культуры, которую разрушили машины и осквернил дым промышленных труб? Ностальгия по доиндустриальному порядку побуждает некоторых ученых и писателей предпочесть французскую жизнь американскому образу жизни. Но какова цена этой привилегированной роскоши для большинства людей? А готовы ли европейцы принести ее в жертву производительности, готовы ли воспринять какую-либо дозу американизма для поднятия уровня жизни масс? Глядя из Соединенных Штатов, социалистическое строительство – ускоренная индустриализация под руководством Коммунистической партии, единственного хозяина государства, – приводит, скорее, не к уменьшению, а к увеличению зла технологической цивилизации.

Некоторые интеллектуалы остаются верными традициям нонконформизма и одновременно ополчаются на законы, монополии, маккартизм и капитализм. Нонконформизм не лишен некоторого конформизма потому, что он снова поднимает тему вчерашнего воинствующего либерализма. Американские интеллектуалы в настоящее время занимаются поиском врагов. Одни из них борются с коммунистами и делают своей профессией их поиск повсюду, другие воюют с Маккарти, а третьи одновременно и с теми и с другими, не считая тех, которые за неимением лучшего доходят до разоблачения антикоммунизма. Все они – крестоносцы, преследующие неверных, чтобы предать их мечу.

Великобритания, вероятно, единственная страна Запада, которая разумнее всего относится к своим интеллектуалам. Как однажды Д. Броган (D.W. Brogan) заметил Алену: «Мы, британцы, не принимаем слишком всерьез наших интеллектуалов».

Мы, британцы, не воспринимаем наших интеллектуалов слишком всерьез. Таким образом, они избежали как воинствующего антиинтеллектуализма, который иногда взрастает на почве американского прагматизма, так и некритического восхищения, которое во Франции выказывают в равной степени романам и политическим суждениям писателей, рождая в них чрезмерное чувство собственной важности, склоняя их к экстремальным суждениям и к написанию саркастических статей. Я очень хочу, чтобы интеллектуалы стали летописцами ХХ века: государственными делами все больше занимались эксперты, а их ошибки не подтверждали похвалу неведения.

Действительно, до Второй мировой войны прием в государственные школы и университеты осуществлялся таким образом, что правящий класс не испытывал трудностей с приемом новых членов в свои ряды. Инакомыслящие высмеивали социальный конформизм, не расшатывая его. Конфликты интересов внутри привилегированных классов не ставили под сомнение ни Конституцию, ни методы политики. Интеллектуалы вырабатывали доктрины, способствующие проведению реформ, не давая массам почувствовать вкус к революционному насилию. Реформы последних десятилетий значительно расширили число студентов и социальную среду, из которой они набираются. Левый интеллектуал, систематически принимающий сторону будущего против прошлого, испытывая определенную солидарность со всеми революционерами мира, управляет частью еженедельной прессы, но не порывает связи со своей страной. Он отмечен не меньшей привязанностью к Вестминстеру и к парламенту, чем консерваторы. Он приберегает благодеяния народного фронта для внешнего мира, будучи защищен от них слабостью английской коммунистической партии. Он охотно признает, что сила коммунизма в каждой стране обратно пропорциональна достоинствам режима.

Таким образом, этот интеллектуал отдает дань достоинствам британского режима, признает законность коммунизма во Франции, Италии или Китае и покажет себя таким же хорошим патриотом, как и интернационалистом. Француз мечтает об этом примирении посредством обращения всех не-французов к Франции.

Англичанин охотно поверит, что за пределами их счастливых островов никто не достоин играть в крикет или участвовать в парламентских дебатах. Эта странная смесь надменности и скромности, возможно, дает свои плоды: народы Индии в Азии или Золотого Берега [93]в Африке, обученные и освобожденные британцами, будут продолжать играть в крикет и участвовать в парламентских дебатах.

Политические идеологии всегда с большим или меньшим успехом смешивают предложение факта и суждение о ценностях. Они выражают перспективы мира и волю, обращенную в будущее. Они прямо не впадают в альтернативу истинного или ложного, но также не принадлежат к разряду «о вкусах не спорят». Последняя философия и иерархия предпочтений призывают скорее к диалогу, чем к доказательству или опровержению. Анализ существующих или предвосхищение будущих фактов изменяется с течением исторического времени и знания, которое мы извлекаем из него. Постепенно опыт корректирует доктринальные построения.

На Западе после окончания Второй мировой войны обстановка была в основном консервативной. Если бы Советский Союз больше не казался угрозой, а Китай после того, как изгнал людей с Запада, не будил бы призраков

желтого империализма, если бы атомная бомба не поддерживала у людей чувства тревоги, европейцы и американцы больше бы наслаждались обретенным миром – американцы в гордости за единственное в своем роде процветание, а французы – удовлетворенные уютной мудростью после стольких совершенных ими безумств. Но между двумя мирами продолжается соперничество. Революция возбуждает народы за границами западного меньшинства. Маркс заменяет Конфуция, а сторонники Ганди мечтают о строительстве огромных заводов.

Осенью 1954 года, в первый раз после 1939 или даже 1931 года, пушки, не автоматы, снова убивали: было бы преждевременным закрывать двери храма двуликого Януса.

На Западе раздор капитализма и социализма постепенно теряет свой эмоциональный потенциал. С тех пор как Советский Союз стал синонимом социализма, последний явно не имеет целью получить наследство капитализма, чтобы также обеспечить развитие производительных сил. Ничто не склоняет к мысли о том, что он должен идти по стопам режима частной собственности. Идея параллелизма между фазами роста и преемственностью режимов опровергнута всеми последующими событиями.