Александр Левинтов - 1 | Плато. Диалоги

Эд: я, кажется, все-таки не опоздал.

Рене: нет, приятель. Мы только что начали. Тома озадачил меня вопросом, на который я затрудняюсь не только ответить, но даже представить, откуда у него берутся такие вопросы.

Тома: Рене хитрит, он просто хочет выиграть время на обдумывание. Но ведь нам спешить некуда, друзья?

Эд: а что за вопрос?

Тома: я спросил у Рене, различает ли он рассуждение и размышление?

Эд: а сам-то ты их различаешь?

Тома: для меня они почти неразличимы. Но раз уж это разные слова, то должны быть и различия, хотя бы для философа.

Рене: по-моему, это ты здорово сказал. Различия в словах нужны хотя бы для философов и, значит, это они придумывают разные слова.

Тома: Рене, ты не прав. Слова невозможно придумать. Они – есть уже. Если мы их и открываем, то только для себя. Открывая жалюзи, мы пускаем в свой дом дневной свет, но солнце встает и без нас и ему нет дела до наших жалюзи.

Эд: Тома любит порассуждать, но вопроса это не решает, он остается.

Тома: да, именно – порассуждать. Рассуждение строится по определенным правилам, прежде всего, логическим правилам. Рассуждение формально и в этом его непререкаемость. Размышлять – вольготно и безответственно, ведь ничего, никаких правил не нарушаешь. Рассуждать приходится, соблюдая строгие нормы. Размышление безрассудно и, по крайней мере, для меня – неприемлемо, оно непринципиально, непринципиальность философа дискредитирует его и превращает в простого мыслителя. Сократ еще не был философом – философия началась с его внучатого ученика, Аристотеля. При всей личной честности Сократ не мог не лукавить, то есть не мог не быть мыслителем – и чем он кончил? Мышление греховно само по себе и потому с неизбежностью влечет за собой заумь, метанойю, покаяние.

Рене: твои суждения, как всегда, безупречны, Тома, но, знаешь, меня они не удовлетворяют.

Тома: так это – твои проблемы и трудности.

Рене: когда я учился в иезуитском колледже, я отличался от остальных одноклассников совсем дырявой памятью, поэтому, когда на дом задавали новую тему, я вынужден был сначала тщательно выписать на листочке всё, что помню и знаю. В первые годы это было не очень хлопотно, но потом знания стали превозмогать мою слабую память и просто перечислять стало бесполезно.

Эд: как интересно! Ведь это, действительно, удивительная проблема: чтобы упорядочить знания, нужно их как-то систематизировать, например, классифицировать, но чтобы сделать это – надо не только знать, что знаешь, но и зачем, то есть иметь основания для систематизации: правила, принципы, законы классификации или другой способ упорядочения. Здесь заключен некий порочный круг.

Рене: надо же! А я и не заметил тогда его! Как часто мы проходим по самому краю пропасти, не замечая этого. Человек потрясающе беспечен и именно это, по-видимому, спасает его от неисчислимых бед. Нет, Эд, тогда в колледже я не заметил пойманной тобой опасности и проблемы, а решил задачу, как мне кажется, универсальным образом.

Тома: каким же?

Рене: я построил универсальное трехмерное пространство. Теперь я мог любой предмет, понятие, денотат спроецировать на любую из трех плоскостей и при этом оставаться спокойным, что не расколю его вдребезги, ведь вектора, формирующие эти плоскости, являются общими для каждой пары плоскостей и потому не дают пространству распасться.

Тома: да, это здорово.

Рене: может быть. Но когда я это сделал, я почувствовал не только облегчение в своем учении и освоении нового материала, но, увы, и необычайное уныние.

Тома: что так?

Рене: Тома, ты знаешь, теперь я могу сказать, благодаря тебе, кстати: создав свое пространство, я понял, что смогу теперь только рассуждать.

Тома: так это прекрасно! Ты освободился от произвольных размышлений!

Эд: освободиться от воли – в чем здесь радость? Рене, я понимаю твое уныние.

Рене: и я сказал себе: я мыслю, следовательно я существую.

Тома: а не мысля, что ты делаешь?

Рене: бываю. Бытийствую. Пребываю в бытии. Бытийно я могу либо существовать, либо являться. И вот, загнав себя в клетку трехмерного пространства, я стал явлением и перестал существовать. Cogito ergo sum – отчаянный крик являющегося о существовании: лишив себя возможности мыслить, лишь рассуждать, я заневолил себя.

Эд: да, Рене, оказывается, тюрьмы мы строим себе сами и потом уже не можем замолчать собственные рассуждения. Все дело, как мне кажется, в том, что ты решил задачку Архимеда.

Рене: какую?

Эд: Архимед был мудр и делал лишь риторическое восклицание «дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!» Сам же он эту точку не искал. А ты – нашел. Это – точка зрения. Ведь твое трехмерное пространство разворачивается из точки, занимаемой тобой, при этом – нулевой, изначальной точки, если я правильно тебя понял. Твоя точка зрения и есть начало отсчета мира от тебя и для тебя. Чтобы быть свободным для размышления, надо не иметь точки зрения – тогда исчезнет и горизонт. Ты окажешься в такой пустоте и непривязанности, что получишь возможность размышлять.

Тома: я, право, не пойму, зачем человеку размышлять и мыслить, если он может рассуждать, опираясь на собственную точку зрения, откуда видны ему нормы и культурные образцы, духовные и нравственные ограничения и указатели. Его позиция и основания подлинно рациональны, ведь racio – радиус, отделяющий нашу точку зрения с внешне заданными правилами и требованиями, составляющими горизонт, культурный и духовный кругозор. Чем основательней и принципиальней, чем возвышенней точка зрения, тем ясней и шире этот горизонт.

Рене: да, рассуждающий человек рационален. Но человек размышляющий разумен! И в разумности, а вовсе не в рациональности заключено и его название homo sapiens и его назначение! Человек, следовательно, призван в этот мир для размышления, а не для суждений и рассуждений, cogito ergo…

Эд: нет, ему нужно и то и другое. Точнее, ему самому достаточно рассуждений, Тома прав. Он является в своих суждениях человеком. Но он нужен как размышляющий, как бытийствующий по сути, как существующий.

Тома: вы оба хотите сказать, что рассуждение – лишь внутреннее дело человека?

Рене: выходит, что так

Тома: в этом есть какая-то восточная ересь

Эд: или восточная мудрость. Люди Востока утверждают в своих учениях великую силу пустоты как источника всего остального и вместе с тем как противостоящей всему остальному, всему, про что можно сказать нечто.

Тома: такое представление о пустоте напоминает наши воззрения о неисповедимости Бога.

Эд: как Духа. Но не как Бога-Отца, что есть весь окружающий и явленный нам мир. Нам, как Божьим детям, малым частицам Бога-Сына.

Рене: но если так, то ни духовное не первично относительно материи, ни материальное – относительно духовного. Это две ипостаси Бога, данные в своем различии через третью ипостась, через Сына, то есть через нас.