Тофик Касумов - Век агрессии. Возможности и допущения

Субъективность, это «своё» представление субъекта о том, о том, что видит и как понимает происходящее, а объективное – то скрытное, что есть вне субъекта, оно должно быть выяснено и утверждено на практике для действующего субъекта. Традиционно они рассматриваются в связке субъект-объектных отношений, чтобы «очистить» в меру субъективность от «самой себя», соотнося с объективным. Так, субъективность «сближали» с объективным, но она никогда с ней не сливалась. И чем ближе удавалось подвести субъективность к объективному, тем выше признавалась её достоверность. Такой процедурой или «чисткой» занимаются социологи для придания надёжности собранной в ходе опроса субъективной информации. Однако полностью от субъективного избавиться никак нельзя, ведь оно выступает действенной частью нашего существования, и несёт собственные смыслы, также как невозможно полностью удостовериться и показать объективное. При этом следует признать, что за субъективным будут интерес и разные силы привлекаемых источников, а за объективным – лишь посильное утверждение того, что есть. К тому ж объективность сама по себе инертна, даже обнаруженная, она лениво даёт о себе знать, что недостаточно бывает для действий в согласии с нею. Поэтому в мире людей зачастую «проходит» и утверждается субъективное с названными атрибутами, то есть, где сущностным представляется привлечение разных сил.

Такие практики не могли не могли пройти мимо философов. Так, участники феноменологического движения (Э. Левинас и др.), показали, что субъективная сфера есть данность, с которой надо считаться не меньше, чем с объективностью. При том, что в истоках феноменологии сущностным признаётся феноменологическое эго и жизнь сознания. Это мир трансцендентальной субъективности, рассматриваемый феноменологически, то есть, мир, который непосредственно присутствует в моём сознании, когда я воздерживаюсь от всех убеждений относительно объективной реальности. Если мы правильно поняли Эдмунда Гуссерля (1859—1938), а именно он является основателем феноменологии, то на место объективности, которую надо было ещё определять, ставятся повседневные установки, здравый смысл и то, что наработано самим субъектом по жизни. Однако важным моментом всё же было признание статуса субъективности, вне зависимой привязки к объективности Да, и в практиках жизни стали не в малой мере исходить из субъективного, отдавая дань не только силе, но и здравым началам, присущим субъективному.

Новое принятие субъективности стала возможной в результате созревания и укрепления индивидуальных начал, таких как чувство, чувствования и переживания, значимость собственных представлений и личная воля. Их определённость в выражениях и действиях, активность, и даже пассивность, как ситуативные реакции на происходящее, расширяют поля субъектности и могут укреплять по обстоятельствам потенциал субъективного одного рода. Такая индивидуальность, взятая в своём множестве как многое и есть субъективность, с которой надо считаться как с объективностью Ибо индивид в своих действиях и сознании, представая множественным индивидом, по существу выступает вершителем различимой субъективности, в том числе и агрессивной, сообразуясь, как бы, с новыми значениям агрессии и стечениями обстоятельств. В этой части по-другому видятся роли субъективного и объективного в агрессии. Если субъективное измышляет агрессию нападения и продолжает её питать силой разума, то объективному будет уготована ответная роль агрессии в защите во имя справедливости и права.

На путях множественности субъективность обретает реальную силу. Так субъективность Я во множестве однородных значений обретёт силу «Мы», в то время как субъективность Другого сообразуется субъективностью Они. Приобретя силу во множестве, субъективность динамично объективируется. И в этом качестве выступает залогом событийности.

Однако единение субъекта и субъективности распадается, потому как упраздняется значение самого субъекта. Так, М. Фуко считает субъекта идеологическим конструктом и с завершением определённой культурной эпохи предрекает неизбежную «смерть субъекта». Об умалении роли субъекта раннее писал Хайдеггер, а позже постмодернисты Ж. Деррида и Ж. Делез.

В Век агрессии понятие субъект как таковой в традиционном понимании, думается, отойдёт в «теневую сторону» от обозначения функций реальных действий, однако, сохранится номинально, как общее имя, например, для действователя в агрессии. Реальным вершителем субъективности станет множественный индивид. Основываясь на этих положениях, представленных поначалу схематично, мы станем агрессию и агрессивность рассматривать в мире людей как выражение субъективности, которая осуществляется субъектами разного рода и уровня действований. В своих значениях они могут объективироваться как агрессивные начала.

Здесь субъект отдельной личности как множественный индивид в состоянии агрессии, характеризуется нанесением урона жертве, а консолидированная в агрессии группа – осуществлением антисоциальных действий. В отдельные периоды действований в агрессии других субъектов, агрессивным будет государство, которое, переступив все нормы права, начинает военные действия, войну, против другого государства, с жертвами и разрушениями.

Особо следует сказать об агрессии нации, когда агрессивность зашкаливает и выходит за границы государственной политики. Агрессия тогда утверждается как установка поведения всей нации. И это имеет место в силу наглядной конкретизации так называемой любви к своей нации, склонной видеть мир в отсвете особых представлений о своей нации, и убежденности в том, что мир должен будет понять и принять это как таковое.

Чрезмерное и некритическое возвеличение своей нации, причём в крайне тяжёлой форме, мы наблюдаем ныне у представителей армянской национальности . Известно, что на протяжении веков армянские умы создавали свой мир, окутанный мифами и историческими вымыслами. Это была продукция как для собственного пользования, которая стала внутренним национальным опытом самовозвеличения, так и на продажу в мире, «чтобы утвердиться в высокой значимости». Всё это должным образом служило воспроизведению особливости армян и пониманию тог, что мир обязан армянам… Но по мере усиления прозрачности мира, армянскую продукцию становилось сложно сбывать. В ответ на непризнание особой миссии армян, и предоставления им привилегированного положения в мире, росла и утверждалась ненависть. Так, армянский мир насыщался собственной злобой и агрессией, органически бытийствующий в разладе с другими. Это яркий пример утверждения агрессии на больших ареалах, где субъектами во единстве являются нация и государство.