Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Самой эзотерической мерой была вполне неоспоримая правовая реформа, которая, по-видимому, вошла в российскую юриспруденцию дабы осквернить принципы верховенства закона, независимость судов и равенство всех перед законом. Но это ни в коей мере не противоречит прагматическим основам традиционного Российского правового положения, а именно, что закон – это эманация и инструмент царской воли. Это во всех смыслах противоречит тому, что Александр I отвечал генералу в «Войне и мире» Толстого: «Я не могу», генерал, я не могу, потому что закон сильнее меня » . И когда граф Пален, враг реформы, стал министром правосудия, он позаботился о том, чтобы никакие юридические абстракции не мешали с «исполнительной власти, (гарантированной положениями устава 1864 года) принять меры для предотвращения политического преступления и незаконной деятельности»

Закон о цензуре (а точнее, «временные правила » цензуры) в какой-то степени подменил административные меры по борьбе с литературными и журналистскими отклонениями, и заменил предварительную цензуру на систему «предупреждений», возможностью изъятия книг и периодических изданий после факта публикации. Но история издательского дела в царствование Александр II и его преемников продолжали подтверждать мнение Талейрана о том, что дар слова дается человеку для того, чтобы он мог скрывать свои мысли. Интересно, что официально власти утверждали полную независимость прессы на том основании, что Россия свободна от партий, в отличие от «так называемых конституционных государств » , где пресса была не «выражением общественного сознания » , а инструментом интересов государства. Цензура интерпретировалась как средство защита общественной безопасности. По словам Каткова, «то, что не противоречит закону и институтам страны, что не оскорбляет общественную нравственность, что не является обманом и подстрекательством к насилию – может быть выражено в прессе с абсолютной независимостью».

Только более поздняя реформа армии, сработанная одним из самых благородных и гуманных русских солдат, генералом Дмитрием Милютиным, братом помощника министра внутренних дел, была восхитительна. Представляя всеобщую военную службу, с некоторыми оправданными и обоснованные исключениями, и, в частности, гуманизацию всей системы, реформа превратила русскую армию, (во всяком случае, до тех пор, пока преемник Милютина, Ванновский, не отменил большую часть работы своего предшественника), из исправительного учреждения в одно из самые просвещенных учреждений европейской военной истории XIX века.

Акт 1874 года был последней мерой Александровского царствования. Упрямая реакция стала официальной политикой с 1866 года, продолжавшаяся с несколькими короткими антрактами до конца Романовых. Возобновление преследования интеллигенции и студенчества, начавшееся еще в 1861 году, с ареста доктора Михаила Михайлова, автора тайных революционных прокламаций. За этим последовало в 1862 году подавление двух единственных радикальных журналов, «Современник» и «Русское слово», и закрытие всех добровольных учреждений и клубов, связанных с народным образованием. 1862 год также ознаменовался арестом ведущих радикалов, Чернышевского и Писарева. Были приняты меры по ограничению числа студентов, не имеющих права голоса. Все типографии были помещены под прямой контроль Министерства внутренних дел; все публичные лекции, конференции и совещания, не санкционированные тем же министерством и Третьим отделением, были запрещены; и была создана особая Постоянная комиссия для расследования того, что «означает, что злонамеренные люди ослабляют доверие» к правительству и уважение к нему со стороны народа.

Неудивительно, что Герцен написал в настроении отчаянного сарказма: «Где свободные учреждения сверху вниз, где революция вверх ногами, где демагоги-абсолютисты министерства? Видно, не удивим мы Европу в тысячелетие, видно, николаевщина была схоронена заживо и теперь встает из-под сырой земли в форменном саване, застегнутом на все пуговицы – и Государственный совет, и протодиакон Панин, и Анненков-Тверской, и Павел Гагарин, и Филарет с розгой спеваются за углом, чтоб грянуть: „Николай воскресе!“ „Воистину воскресе!“ – скажем и мы этим неумершим мёртвым; праздник на вашей улице, только улица ваша идёт не из гроба, а в гроб».

Спекулировать на возможном развитии истории и теории о том, что могло случиться или как старые порядки мог бы выжить, если бы реформы были другими, или если бы некоторые русские умы были менее непокорны и менее возмущены ими, это тщетное предприятие. Единственный вывод оправданно свидетельствует о том, что реформаторская деятельность Александра была своего рода урезание, переделывание, расширение и разработка того, что, по сути, не лечило больного российского общества, но само по себе было в значительной степени симптомом его болезни. Но в то же время, каковы бы ни были природа и ближайший эффект от реформ, они и силы, которые были косвенно стимулированы ими, создали, как уже было отмечено, новую атмосферу в стране. Это была атмосфера не столько освобождения, сколько расширения дифференциации, как будто центральная и объединяющая власть, которая держала тело в руках. потеряла свой импульс – изменение, которое не может быть отделено от краткого изложения простых фактов, как это было ясно почувствовано с помощью современников. Изменения во многом обусловлены тем, что самодержавие должно быть сделано из более суровых вещей, чем манера Александра. Александр пытался закрепить автократическую структуру в изменившихся условиях путем предоставления поддержки деспотичной политики его более жестким министрам, поощряя безжалостные полицейские меры. Он мрачно отступал перед новыми идеями и обязательствами – он не смог обуздать центробежную тенденцию – и, действительно, спровоцировал подпольное сопротивление.

В одной сфере заметна тенденция к дифференциации и к тому, чтобы расширение было внезапным и сразу же заметным; ибо в период между 1861 и 1914 годами русское общество начало соотносить себя в большом масштабе с проблемами того, что обычно называется промышленной революцией. Промышленное развитие в России началось в начале восемнадцатого века. Оно в значительной степени служило требованиям государственной власти; и оно, конечно же, поддерживалось подневольным состоянием труда. Частные промышленные предприятия играли относительно незначительную роль даже в первой половине девятнадцатого. столетия, и продолжали в значительной степени зависеть от государства, от государственных субсидий, государственных заказов и государственных тарифов. Потребности подавляющего большинства населения в промышленном производстве товаров в основном удовлетворялись крепостными мастерами, многие из которых организовались в артели, т.е. в постоянные или сезонные кооперативы, не имеющие юридического статуса, производящие домашнюю утварь или продающие свой коллективный труд за пределами деревни (в виде плотников, лесорубов, и т.д.). Хотя Николай I оказал определенную поддержку отдельным торговцам и фабрикантам, в частности, производителям текстиля, они осуществляли свою деятельность на фоне сильно преобладающего права дворянства на собственных крепостных, ограниченного предложения бесплатного труда, примитивных деловых связей и низкого уровня внутреннего потребления.