Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Только «Колокол» Герцена мог свободно комментировать то, что случилось в Бездне, да и в целом в России: «Да, спящий „Северный Колосс“, „Исполин, царю послушный“, просыпается, и вовсе не таким послушным, как во времена Гавриила Романовича Державина. Доброго утра тебе – пора, пора! Богатырский был твой сон – ну и проснись богатырем! Потянись во всю длину молодецкую, вздохни свежим, утренним воздухом, да и чихни – чтоб спугнуть всю эту стаю сов, ворон, вампиров, Путятиных, Муравьевых, Игнатьевых и других нетопырей; ты просыпаешься – пора им на покой. Есть нечистота движущаяся – все эти прусаки, богомокрицы, насекомые, лишенные крыл, но не лишенные аппетита, не совместные с дневным светом. Чихни, исполин, – и от них следа не останется, кроме несмываемых пятен польской и крестьянской крови! Господи, какой жалкий и смешной вид у этого грозного правительства! Куда делась его вахмистрская наружность, его фельдфебельская выправка, где его сипло-армейский голос, которым оно тридцать лет кричало: „В гроб заколочу Демосфена!“ Что, служивый, видно, не те времена, да и не те силы, широк тебе стал мундир, насунулась каска на глаза… Ступай, кавалер, в больницу, не то в инвалид!» «Прислушайтесь – благо тьма не мешает слушать: со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет стон, поднимается ропот – это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки, покажите этим Бистромам, что из вас выйдут не подьячие, а воины, но не безродные наемники, а воины народа русского!»

Царь не был совсем безразличен к распространяющейся оппозиции. Его бесило то, что его добрые намерения не были оценены. Он обвинил крестьян в неблагодарности; он искал козлов отпущения; он следовал привычному курсу, приписывая другим недостойные мотивы и отказываясь считаться с тревожными фактами, которые были ничто иное, как подрывные действия. И он проявлял все больше признаков раздражительности и обидчивости, что делало его всё значительнее склонным к большинству его бескомпромиссных советников. С точки зрения Александра, судьба крестьян была решена раз и навсегда: «Слухи дошли до меня», – сказал он в обращении к группе крестьянских старейшин в Полтаве в августе 1861 года, «что вы ожидаете каких-то других свобод, но не будет никакой другой свободы, кроме той, что мною вам дарована! Выполните то, что требует закон и устав! Выполняйте свои обязанности и трудитесь! Будьте послушны землевладельцам!»

Тем не менее, дух реформ все еще витал в правительстве. За реформами и подготовкой к реформам последовали друг друга быстро сменяющими: финансовая реформа 1862 года, Университетский устав 1863 года, школьное право 1864 года, земство, или Устав местного самоуправления 1865 года, закон о призыве на военную службу 1874 года. И все же удивительно, как мало что было изменено всеми этими, по-видимому, перспективными мерами, разработанными бюрократической машиной. Очевидно, что попытки применить передовые идеи к общественно-политической структуре российского государства не могли быть успешными, потому что в процессе реформ оказалось невозможным рационализировать или либерализовать самодержавие без разрушения его основ. В результате, проекты реформ были подвергнуты на каждом этапе модификациям, которые служили для сохранения первостепенных экономических и политических интересов установившегося порядка. И важно, что они не произвели ни малейшего впечатление на те слои населения, мнение которых касалось самых неотложных человеческих проблем, стоящих перед современным российским обществом: грустная судьба крестьянина, который был наименее впечатлен из всех.

Финансовая реформа привела к важным техническим улучшениям (таким, как стабилизация рубля, введение соответствующих бюджетов, а также централизация всех Государственных счетов в Министерстве финансов), вызывших волну иностранных инвестиций, рост компаний, оживление рынка акций и рост ценных бумаг. Но реформа никак не смягчила то, что один российский экономист (Леонид Ходский) назвал «обезображивающим чрезмерным оптимизмом » российской финансовой политики, и не изменила их хроническую бюрократизацию, которая, по словам российского министра финансов (Самуила Грейга), сделала русское правительство и финансовую администрацию «колоссом на глиняных ногах»: она была одной из самых дорогих в мире, и это было основано, как и прежде, на системе налогообложения, бремя которой несли почти исключительно крестьяне,

Университетский устав, который теоретически предоставлял относительную автономию университетам, на практике не имел смысла в связи с назначением графа Дмитрия Толстого, врага академической и любой другой свободы, министром образования. Толстой был полон решимости подавить каждое проявление самостоятельности в университетской жизни и учёбе, продолжая с поразительным успехом и мошенничеством систему обмана студентов, хорошо зарекомендовавшую себя в России. Школьный закон, который, помимо прочего, отменил дискриминацию нижних чинов, оказалось «слишком либеральным» для Толстого. Он был должным образом кастрирован в соответствии с принципом провозглашенным самим Толстым, что повышение квалификации должны быть оставлены «для высшего класса, который решает судьбу нации и выбирает свой будущий курс»; и что все предметы (например, литература, история и география), которые являются поводом для того, чтобы учителя «потакали обобщениям», не только бесполезны, но и часто вредны, и должны уступить место богословию, церковнославянскому и классическим языкам.

Земский устав, самая важная мера после земельной реформы, отвечал за создание полезного инструмента местной администрации и средства для продвижения образования и социального обеспечения в сельской местности. Но это было обречено на неудачу, как и хартия самоуправления. Ее заявленная цель (явно отвергнутая в 1884 году как подрывающий «традиционную классовую структуру России » и как «ставящая под угрозу само существование национального государства») должна была объединить все поместья во всесословные земства. Но эта цель с самого начала была опровергнута преобладающей ролью дворянства в пределах земского перевеса, который был весьма невелик пропорционально их количеству и финансовым обязательствам. Представительство, по сути, сводилось к принципу «ему дано будет, и от него, что не дано было, забрано». Дополнительным источником разочарования был железный контроль, осуществляемый во всех земствах, которым правительство, ревнивое к себе, лишило кого-либо права на политические высказывания. С политической точки зрения, это дало России имитацию старой австрийской «конституции » , со сниженной ролью рейхсрата: как и провинциальные земли Австрии, земства встретились и поблагодарили Императора за то, что разрешил им встретиться. Именно это заставило последующего министра финансов России Витте заметить, что земские учреждения «не выполнили требования принципа самоуправления » и позже вызвало едкое замечание Ленина о «седельно-сцепном устройстве российской государственной администрации».