Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Намерение, умышленное или навязанное обстоятельствами, было огнём, который светит, но не греет, не меняя ничего. Всё это послужило катализатором, который коснулся многого и, в целом, при всей сложности, проявил истинное лицо России.

Эффект был равно психологическим, как и политическим и экономическим. Изменение впечатлило характерный дух периода, грубо говоря, между 1856 годом (когда Александр впервые поднял вопрос об отмене крепостного права) и 1866 годом (когда случилось первое покушение на жизнь царя) – шестидесятые годы, в соответствии с мифологией деления исторических периодов, сконцентрировавшие столетия западноевропейского развития, длившегося годы и годы, в один день.

После скучной однородности, навязанной системой Николая I, Русь внезапно начала пульсировать от лжи. Это была своеобразная оттепель, явление в русской истории, после которого всё пропитывается новым морозом. «Кто бы ни жил в России в 1856 году», писал Лев Толстой, «не знал, что такое жизн ь ». Новая эра была изображена в смутных тонах в романе Тургенева «Накануне» (1860), и у Чернышевского в новелле «Пролог» (1868), где « обветшал Петербург в своей яркой новой весне ». Люди начали дышать, говорить, и даже путешествовать свободнее. Действительно, писатели в первые годы правления Александра наслаждались большей свободой, чем когда-либо прежде или после (вплоть до революции 1905 года). Реформы или слухи о реформах стимулировали рост общественного мнения по социальным вопросам, что на некоторое время сделало обсуждение почти необходимым для правительства.

Радикализм, сдерживаемый реакционерами в течение предшествующих тридцати лет, заполонил умы. Писатели, мыслители, журналисты, хотя все еще лишенные головокружения от политической активности, стали выкристаллизовываться в отдельные группы радикальной, либеральной или реакционной лояльности. Несмотря на всё более изменчивую и легковерную цензуру, появилось значительное количество книг, газет и журналов. «Колокол» Герцена, с его девизом «Vivos voco» 2 2 «Зову живых» (лат.) , и «Современник» Чернышевского кричали об «освобождении народа», став признанной совестью России. Эти выражения нового настроения совпали с большими экономическими переменами, с появлением новых социальных моделей и даже с изменением социальных привычек, особенно среди тех слоев общества, в которых традиционные ценности износились под давлением новых интересов.

В этом новом климате множество проблем, не считая крепостничества, требовали срочного решения. Уже в XVIII веке они глубоко волновали всех тех, кто был серьезно обеспокоен состоянием российского общества, а теперь это стало прототипом морального и социального выживания.

Время от времени возникают явления, которые обсуждаются и сталкиваются друг с другом, и чьё значение выходит за рамки их первоначальности, так как они заставляют людей смотреть на реальность под другим углом. Фундаментальное равенство людей было очевидным: это была не просто битва рабов и наёмников, это также перекликалось с голосом возмущённой человеческой природы. Это был продукт Французской революции, и стало очевидным для всех людей и навсегда, и, возможно, это породило фальсификацию понятий в последующей истории. По иронии Александр II стал инструментом, с помощью которого важная истина Французской революции запоздало (через семьдесят два года после отмены крепостничества во Франции, но за четыре года до отмены рабства в Америке) стала применяться в России. В какой-то степени это подтверждает мнение некоторых, которые называют шестидесятые «нашим сокращённым восемнадцатым веком» (Лев Троцкий). Попытка Александра, пусть и не совсем искренняя, перенести проблему крепостничества в открытое обсуждение, сама по себе была похожа на революцию, которая вызывала качественные изменения в характере и направленности русского исторического развития, а также послужившая облегчению судьбы крестьянина, немало заботившей многих русских мыслителей.

Крестьяне в конечном итоге проиграли землевладельцам (и через них государству) ещё в семнадцатом веке. И хотя формально они не были рабами, но могли быть проданы одним помещиком другому, то есть обладали всеми признаками товара. Этот аромат безнравственности витал плотным слоем над всей Россией. Два крупнейших русских реформатора – Пётр I и Екатерина II – сделали главное: они смогли дефрагментировать общество, сильно раздробленное в XVII веке. Крестьянство с этого момента стало представлять отдельный класс, правда без официального статуса и без прав. Но также благодаря этим реформатором стало возможным и появление «обязанных крестьян», как они были определены в законе от 1842 года. Эти крестьяне были обязаны платить своему владельцу, помимо государственных налогов, оброк, в денежном или товарном выражении, или же отрабатывать этот оброк в форме барщины. Деревенская община, в которой они состояли, периодически пересматривала пропорции земельных наделов. И несмотря на то, что Александр I запретил помещикам заставлять крестьян работать по воскресеньям, практика семидневной рабочей недели сохранилась вплоть до отмены крепостного права. Многие из равных им по положению крестьян были домашними работниками (дворовыми), а также использовались на любых других работах по усмотрению помещика. По сути, часть крестьян была своеобразным сельским пролетариатом. Хозяин имел все возможности практически уничтожить крестьянина, например, отдав его в солдаты или сослав в Сибирь. Поводом могла послужить любая незначительная мелочь.

Система крепостного права со временем начала проявлять экономические ошибки, но обеспечивала доминирующее положение дворянства, и даже сам царь назвал крепостничество «основной опорой трона». Екатерина Великая бросила упрёком Французской революции « je suis aristocrate, fest mon métier » 3 3 Я аристократка и это моя профессия (фр).

Но доминирующая часть мелкопоместного дворянства на всей территории России, находясь под угрозой со стороны непредвиденного противника, крестьян, часто подумывала о том, чтобы жить в соответствии с принятыми консервативными правилами. Общность крестьян делала возможность их объединения в протестующие группы, что составляло если не основную, то значимую опасность для дворянства.

Крестьянские восстания стали повторяющимся феноменом начиная с XVII века: Иван Болотников (умер в 1608 году), Степан Разин (умер в 1771 году), Кондратий Булавин (1660—1708), Емельян Пугачёв (1742—1775) – это известные и легендарные имена крестьянских мятежников. Сопротивление ослабевало одновременно с укреплением государственности и с развитием аппарата подавления. Ситуация стала тревожной в правление Николая I (когда в разных частях России по неточным данным было 674 крестьянских восстания). Следующее подобное сопротивление государству случилось лишь в 1905 году.