Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Первой реакцией на инициативу царя, однако, было лишь оцепенение, даже у того дворянства, которое предпочитало ужас реформ, как сказал Юрий Самарин в минуту откровенности, «преждевременные действия правительства, а также людской гнев», в то время как другие предположили, что «вся проблема была придуман людьми, у которых нет недвижимого имущества: ученые, теоретики и сыновья духовенства» (Муравьёв).

Действительно, из документов, сопровождающих процесс подготовки окончательного урегулирования, следует, что смесь из страха и беспокойства захватила умы дворянства. Они знали, что реформа будет азартной игрой, но надеялись, что это будет игра, которая принесёт богатым дивиденды. Страх, как мы увидим, скоро распространится на правительство, которое, когда дело доходило до практического решения, никогда не ставило под сомнение важнейшие интересы дворянства. Однако правительство, в частности, министр внутренних дел Сергей Ланской и его ассистент Дмитрий Милютин, вместе с такими откровенными защитниками освобождения крестьян, как брат и тётка царя, само по себе было инициатором реформы.

Способ, которым всё урегулировалось был прост. После неоднократных напоминаний и увещеваний правительства, дворянством различных губерний были сформированным комитеты по подготовке проектов документов об освобождении крестьян. Проекты были переданы центральному комитету, заседающему в Санкт-Петербурге, состоящему по большей части из чиновников, чьей обязанностью было сравнить эти проекты и разработать окончательную схему, которая была бы представлена на утверждение в Государственный совет, верховный законодательный орган царя. Затем это утверждалось царём и его манифестом, который публиковался сразу же.

История провинциальных комитетов очень поучительна, так как она показывает как трагическое отсутствие солидарности с людьми, которых дворянство лишало свободы, так и поразительное несоответствие между тем, что дворянство исповедовало и что делало на самом деле. Это очень характерно для режима Александр II, любое действие которого вязло в песке неэффективности и увиливания.

Было бы совершенно неправильным представлять, что никто не действовал по убеждению, и что все комитеты состояли из жадных сторонников старой экономики. Был естественный всплеск разговоров и споров; не было напряженности только между комитетами и правительством, а также между различными комитетами и между членами внутри комитетов. Были «либеральные» и «консервативные» тенденции. Сам факт того, что такой важный вопрос был поднят на открытой и свободно обсуждаемой основе создал интеллектуальное брожение. Этот фермент затронул многие слои общества, обладающие здравым смыслом нового сознания. Это было понятнее и весомее по сравнению с захлестнувшей всю страну показухой. Но при всём этом, даже самым осторожный исследователь не может избежать грубого и обескураживающего факта, что старый социальный уклад утвердился, представляя собой острый вопрос о влиянии социальной детерминации на характер человеческих идей и поведения.

«В прошлом, как правило, две партии боролись в наших провинциях», писал Салтыков-Щедрин в своей «Сатирической прозе» как своё собственное наблюдение в качестве активного члена провинциального бюрократического слоя, «партия отставного предводителя дворянства и его преемника; обе стороны занимались исключительно застольями с выпивкой в домах соответствующих покровителей. Их борьба не была политической вообще. Сегодня говорят все и обо всём, иногда кажется, что мир утонет в потоке слов, стонов и шума. Мы теперь все реакционеры, у нас есть ярые либералы и умеренные либералы; у нас даже есть люди, которые согласны со всеми и надеются как-то проскользнуть посредине. Теперь у нас есть два основные партии; реакционеры и либералы (естественно, умеренные). Трудно судить о том, чего хотят реакционеры или что хотят либералы. Но если настаивать на определениях, то это такая же хорошая догадка, как и в любое другое: первое – реакционно- либерально, а второе – либерально-реакционное » . Менее сатирический взгляд покажет, что расхождения в рекомендациях провинциальных комитетов были обусловлены лишь разными экономическими условиями в различных регионах.

Ни один крестьянин не участвовал в работе комитета и ни один не был консультантом по вопросу его предполагаемой свободы. Крестьянство в каждом регионе был якобы представлено двумя делегатами. Они были назначены губернатором, высшим местным органом правительства, и были набраны из рядов землевладельческого дворянства, как и председатели комитетов (провинциальные предводители дворянства) и другие делегаты, собранные уездными дворянскими собраниями. Дело в том, что работа комитетов сопровождалась оргиями, гала-ужинами с тостами за Александра и речи в честь «славного русского дворянства», – все это была плохая подготовка к тому, что один из ораторов назвал «нашей высшей жертвой на алтарь общего блага » . «Масса самовосхвалений и патриотических выступлений, произнесенных делегатами в ходе эти действия оставляют болезненное впечатление; а просветленный либерал Константин Кавелин назвал всё это таким «памятником неискренности».

Кроме того, всегда была горстка недовольных обедневших землевладельцев, живущих на нескольких дюжинах душ, которая чувствовала себя уверенно, что бы ни случилось, и, понимая, что несмотря на все тревоги, система будет продолжать действовать от их имени; и они были поддержаны в этом самим царем, который, не смотря ни на что, готов был пойти на любые политические уступки дворянам, и торжественно объявил в 1859 году и, повторно, в 1861 году о своей решимости защищать их экономические интересы. В данных обстоятельствах не удивительно, что ни один из 1377 местных членов комитетов, какими бы ни были их предрассудки, не выступал против старого порядка во всей его полноте. В XVIII и в начале XIX века представление о том, что «души» могут быть легко и выгодно обменяны на породистых собак, конечно же, было кивком в сторону нелепого и неэкономичного анахронизма. Дворянству нужна была реальная прибыль от их поместий, или, как выразился Юрий Самарин: «дворянство пришло к пониманию необходимости более внимательно относиться к своим делам, увеличивающим их доходы». Менее прогрессивные считали такие доходы зависимыми от удержания как можно большего количества земли и увековечивания барщины в той или иной форме. Они полагались на «натуральную» аграрную экономику, которая, говоря словами Павла Киселёва, «работала сама по себе» без помощи какого-либо центрального органа власти. Эти идеи доминировали в некоторых самых важных комитетах (например, Санкт-Петербурга и Москвы), и одним из их главных и самых благородных представителей был Юрий Самарин, аферист и убеждённый противник крепостного права, но и столь же убеждённый защитник барщины. Он, вместе с другими славянофилами или близкими к славянофилам членам дворянства центральной России, был очень подозрителен в отношении всего, что могло бы способствовать усилению дифференциации и индустриализации российского общества, потому что такая тенденция выкорчевывала крестьянство, уничтожало примитивную простоту и разрывала органичные узы традиций, почтения и долга.