Александр Титаренко - Антиидеи

1 Мандевиль Б. Басни о пчелах. М., 1974, с. 47.

было, таким образом, вполне в духе своего времени. Впрочем, представление о том, что из свободной игры частных эгоистических интересов индивидов в обществе, основанном на Разумных Началах, сама собой возникнет Гармония, утвердится Справедливость, это представление с самого начала дополняется утверждением о верховенстве такой ценности, как «общая польза», о регулирующем значении Долга перед обществом, которому личность, в конечном счете, должна подчинять свой частный интерес (Й. Бентам и другие). Таким образом, в это время осознание «отношений взаимной эксплуатации» теоретически – в философии, этике, политэкономии – вовсе не было прокламацией аморализма, оно воспринималось нравственно-психологически как оптимистическая перспектива развития человека. Но для нас здесь важно отметить другое: буржуазный индивидуализм, буржуазное гуманистическое утверждение инициативы и свободного развития личности с самого начала таили в себе (как абстрактную, логико-понятийную альтернативу) семя антигуманизма. Неудивительно: если личная выгода всегда оборачивается ущербом для другого, то что мешает отбросить все препоны, в том числе мораль, чтобы последовательно, через торжествующее причинение вреда окружающим, эту выгоду достигать? Что мешает саму нравственность заставить служить возвышению сильного над слабым, насильника над жертвой? Что мешает все отношения людей понимать только как враждебно-эгоистические, злобные и на этом основании культивировать и практиковать откровенное человеконенавистничество? Из семени антигуманизма, внутренне скрытом в буржуазном индивидуализме, выросло немало откровенно реакционных, морально разнузданных учений. Их приверженцы как бы говорят решительное «да» всем темным, бесчеловечным сторонам капиталистических общественных отношений. Они изображают их в виде извечного рокового начала жизни «человека вообще». Они предлагают (разумеется, избранным) быть последовательными, разрушить старую нравственность «слюнтяйского» гуманизма и создать новую – мораль силы, власти, своеволия, демоническую нравственность зла. Свой бунт против морали они стремятся представить как отвержение нивелирующее-общей, «стадной» судьбы, предписываемой человеку обществом, и построение своей, своевластной судьбы «нового сверхчеловека».

В эпоху, когда один общественный строй в муках и борьбе сменяет другой, старая и новая мораль также сталкиваются, открывая людям противоположные ценности жизни. Понятия о добре и зле, о жизни и смерти, о счастье и несчастье изменяются. Все кажется шатким, зыбким. Нравы претерпевают болезненные трансформации, нередко отрицание старых норм не сопровождается сразу, непосредственно, торжеством новых, которые еще только складываются, выкристаллизовываются. Отрицание прежних канонов жизни создает особую нравственно-психологическую атмосферу в обществе, где отчаяние, безнадежность – настроения уходящих с исторической арены классов и социальных сил – противоречиво соотносятся с надеждой, уверенностью тех, кто своей деятельностью строит новые общественные отношения. В этих-то условиях и появляется гамлетовское: «Порвалась дней связующая нить». Возникает ощущение разорванности времени, несоединимости прошлого, настоящего и будущего. Моральное восприятие течения времени в жизни личности становится тревожным, противоречивым.

Диалектика добра и зла во взаимоотношениях людей имеет свои социально-исторические, классовые координаты. Эксплуатация человека человеком, угпетение одного класса другим, определяя социальное положение индивидов, объективно прежде всего сказывались на их нравственном самочувствии, их самооценке с точки зрения «счастья» и «несчастья». Эта диалектика предопределялась в основном устойчивыми, постоянно воспроизводимыми в обществе материальными связями и зависимостями. Лпшь в абстракции можно выделить предельно общие черты диалектики добра и зла, присущие различным историческим эпохам. Индивиды различных исторических типов, разумеется, переживали ее во многом по-разному. Нравственно-психологическое проникновение в движение добра и зла в сознании личности определенного типа может быть успешным, лпшь исходя из верного понимания тех общественных отношений, отражением которых оно является. Вместе с переходом капитализма на империалистическую стадию, с общим ростом его реакционности меняется и представление о противоположности добра и зла в нравственном сознании, о дозволенном и недозволенном в поведении. Когда-то манихейцы не только делили все в мире на доброе и злое, но и считали добро и зло одинаково могучими силами, господствующими на Земле. Идея о том, что зло (и соответствующие ему божества, духи) может приобщить человека к игре мировых сил, подымая его до космического – хотя и мрачного, жестоко-кровавого – величия, была мыслительной предтечей (религиозной по форме) позднейших реакционных социально-политических представлений. Недаром в истории реакционной идеологии сознательная ставка на творение зла, на его якобы освобождающую от рутины повседневного существования силу, стремление окружить его ореолом незаурядности, возвышенности и красоты прямо завершается признанием антиидеи, что счастье одного всегда возникает за счет несчастья других.

2. О «вечности» и «справедливости» социального неравенства

Эта антиидея связана с другим реакционным социально-политическим утверждением: о вечности, неизбежности и справедливости социального неравенства людей. Утверждением столь же древним, как само эксплуататорское общество. Представление о справедливости социального неравенства легко выливается в признание исходной моральной неравноценности, неравноправия людей. На подобных представлениях основана не только рабовладельческая и феодальная нравственность.

Буржуазная нравственность, декретируя моральное равенство, самоценность каждой личности, твердя о морали «человека вообще», на деле оправдывала и допускала неравенство при подведении итогов конкуренции, вменяла в вину человеку его неудачу и несчастье. Трудящиеся, поставленные в бесправное положение, нередко воспринимали навязываемую им эксплуататорами идею о вечности неравенства (через религию, например) и находили в ней грустное утешение, своеобразное обыденное «обобщение» всего течения их жизни. Вот почему представление о вечности и справедливости неравенства, несмотря на то, что оно морально дискредитировано всем ходом освободительных движений в истории, постоянно возрождается в периоды упадка, разочарования, кризиса. Между теоретическим, философско-этическим его осмыслением и существованием в обыденном сознании имеется сложная зависимость, диалектическая взаимосвязь. Обыденные представления претерпевают головокружительные приключения, когда они, поднятые на уровень абстракции, становятся источником философско-этических разработок и систематизации. Один и тот же обыденный мыслительный материал, но пропущенный через разные (но их социально-классовому содержанию) идеологии, дает различный духовный продукт. Так, представление о самом существовании социального неравенства, пустившись в плавание по волнам идеологических абстракций, возвращается к обыденному рассудку в неузнаваемо преображенном виде – как целый пучок положений не только различных, но и нередко противоположных. Пропущенное через теоретический аппарат научной, революционной идеологии эмпирическое, стихийное осознание массами социального неравенства приобретает объективную глубину. Пропущенное же через мясорубку псевдонаучного (в особенности реакционного) мировоззрения, оно возвращается в виде пессимистической идеи о вечности социального неравенства, невозможности его избежать и, более того, даже о его справедливости. Конечно, диапазон реакционных выводов из самого факта социального неравенства и, соответственно, сопутствующих им моральных рекомендаций оказывается здесь весьма широким: от сентиментально-утешительных, требующих смирения, терпения, до воинственно-активистских, цинично эгоистичеоких, призывающих человека «стоять против всех», беззастенчиво манипулировать другими людьми в своекорыстных интересах. А между этими двумя крайними выводами, крайними моральными позициями располагается целая вереница идей промежуточных, непоследовательных, эклектических. Реакционные идеологи издавна нападали на идею социального равенства, это была критика справа, с использованием всего идеологического арсенала консервативных (полуфеодальных, аристократических) учений. В России ее вел, например, К. Леонтьев. Он писал, что «неравноправность граждан, разделение их на неравноправные слои и общественные группы есть нормальное состояние человечества». По его мнению, борьба против неравенства ведет к всеобщему «разложению». Только неравенство создает «разнообразие» в общественной жизни, только мораль, открыто его освящающая, заслуживает одобрения. К. Леонтьев нападал на идею нравственности, основанной на свободной личной ответственности и честности. Подобная нравственность у отдельных лиц, по его мнению, хотя и может внушать уважение, но ведет к «политической невоспитанности»; городничие Гоголя оказываются полезнее для «целого», чем такие «нравственные» люди1.