Александр Титаренко - Антиидеи

1 См.: Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. М., 1885, т. 1, с 103.

«Человек ненасытен, если ему дать свободу»2,

2 См. там же, с 172.

– заключал К. Леонтьев.

Кому же выгодно утверждение, что «существует мораль господская и мораль рабская…»3?

3 Ницше Ф. Собр. соч., т. 2, с. 261.

Вероятно, тому, кому выгодно социальное неравенство. Тому, кто не только хотел бы найти нравственное оправдание своему господству над другими людьми, но и сделать это господство более агрессивным, жестоким. Естественно, возникает вопрос: что же может обещать такая мораль тем, кто не попал в число «сильных мира сего», а оказался внизу, в самом начале лестницы социального неравенства? Как утверждали мыслители этого типа, она может дать им «безопасность» и спокойную «безмятежность», избавление от риска морального выбора, от личной ответственности, от социально-нравственных исканий, тревог и надежд. Короче, состояние тяглового скота, у которого «снято» беспокойство за его судьбу, так как им распоряжается теперь «господин». В общем, все как в народной английской притче об индюке, у которого, когда он узнал, что его хотят подать к столу на обед, оставалось единственное утешение: он был весьма жилист…

Если в прошлом буржуазные идеологи устами Й. Бентама провозглашали тождество понятия безопасности понятию равенства, то теперь многие из них связывают понятие безопасности с понятием неравенства, иерархической социальной зависимости. Раскрывая нравственный смысл буржуазных отношений, К. Маркс писал об эгоизме, их насквозь пронизывающем: «Безопасность есть, напротив, гарантия этого эгоизма»1.

1 Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 401.

Сулить угнетенным «безопасность» без свободы, в условиях морального приятия социального неравенства – значит обманывать простодушных: строй капитализма обеспечивает безопасность именно тем, кто оказывается «наверху», кто владеет общественным богатством и властью.

3. Перевоплощение индивидуализма в антигуманизм

Нравственное оправдание социального неравенства есть исходная точка антигуманистической мысли о правомерности построения собственного счастья на несчастье других людей, есть социально-психологическое подспорье для этики абсолютного эгоизма («я против всех»). В реальной жизни оно прямо связано с распространением жестоких, бесчеловечных отношений. И народные массы не застрахованы от подобных отношений. Истории известны целые периоды народной жизни, когда нравственные чувства трудящихся как бы спят, приглушены пеленой предрассудков, духовной неразвитости и покорности. Это «золотое время» для различных «сильных мира сего», высасывающих из народа все жизненные соки. Это время, когда главная беда народа в том, что у него еще недостаточно развито чувство протеста против угнетения, когда он воспринимает его как нечто естественное, по формуле «так было, так всегда и будет». Талантливые сатирические картины таких нравов дали многие русские писатели-демократы: Салтыков-Щедрин, Слепцов, Помяловский, Успенский и другие. Они бесстрашно обнажали такие черты отношений простых людей, которые, будучи вызваны угнетением, неравенством, голодом, нищетой, выражались и в тяжелой атмосфере их нравов. Особенно характерна в этом смысле книга Г. Успенского «Нравы Растеряевой улицы», дающая интересный материал для социолога и этика, изучающего историческую психологию морали. На Растеряевой улице происходят те же социальные процессы, что и по всей пореформенной России: развиваются и крепнут капиталистические отношения. Мелкие хищники, стремящиеся «выбиться в люди» и завести «свое дело», разоряющиеся ремесленники, мелкие торговцы и чиновники, забитый мастеровой люд – вот кто населяет Растеряевку. Безнадежность, покорность, страх, представление о греховности и виновности существования пронизывают все отношения, мысли, оценки растеряевцев. Простые, обыкновенные люди «кормились», а не жили, не видя и проблеска надежды в будущем.

Главный герой книги – Прохор Порфирыч, «яростным желанием» которого было засесть рабочему человеку «на шею и орудовать, пользуясь минутами его «полоумства»1.

1 Успенский Г. И. Собр. соч. В 9-ти т. М., 1955, т. 1, с 11.

Прохор Порфирыч не задумывается нисколько над тем, что «полоумство», которое он усматривает в нравах своих собратьев, т. е. «питье водки на спор», «битье жены безо время», что «все это порождено слишком долгим горем, все покорившим косушке…»2.

2 Там же.

И хотя сам Прохор еще выносил на своих плечах всю тяготу жизни рабочего человека, он уже – и в помыслах, и в поступках – составляет тип человека, для которого нажива становится высшей, в том числе и нравственно, целью жизни.

Как замечает писатель, «бестолковщина растеряевских нравов, намеревавшихся идти по прадедовским следам не думавши, запуталась в постоянных понуканиях жить сколько-нибудь рассуждая. Растеряева улица, для того чтобы существовать так, как существует она теперь, требовала полной неподвижности во всем: на то она и «Растеряева» улица. Поставленная годами в трудные и горькие обстоятельства, сама она позабыла, что такое счастье. Честному, разумному счастью здесь места не было»3.

3 Там же, т. 1, с. 70.

Место идеалов пока что занимают предрассудки, а рядом с тлеющей тягой к справедливости и правде находятся такие моральные предписания, которые оправдывают грубость, жестокость, власть силы в отношениях между людьми. И неудивительно, что общая атмосфера жизни Растеряевки временами вызывает у ее обитателей не только «полоумство», пьяный разгул с драками, избиением жен и детей, различного рода «куражеством» и «шутками» непристойного свойства, но порождает и человеконенавистников, укрывшихся в свою «нору» и ждущих своего часа для того, чтобы отомстить всем – виновным и невиновным – за свое унижение, чтобы всласть поизмываться над всеми другими. Вот, например, мелкий чиновник Толоконников, своего рода гоголевский Акакий Акакиевич. Он, поднакопив несколько домашнего имущества, целью своей жизни ставит унижение, издевательство над своими близкими. Вначале он тиранствует над «облагодетельствованными» им сестрами Пре-терпеевыми. Даже простое чувство благодарности превращается им в «золотую жилу» для закабаления другого человека. Беспричинное и бесконечное, изощренное и мелкое тиранство становится его способом самоутверждения: через него он обретает жизнерадостность, спокойствие духа и уверенность. Наконец, он находит постоянный объект для своих издевательств – покорную, запуганную до беспамятства женщину. Он специально женится на ней, и его наивысшим наслаждением становится «демонстрация» перед гостями и знакомыми ее покорности, страха, забитости… Нарисованная Г. Успенским горестная картина народных нравов относится к тому времени, когда капитализм набирал в России силу. Всегда первоначальное накопление капитала тысячами выдвигало вперед кровопийц типа Прохора Порфирыча: эксплуататор здесь еще пе отделен от своих жертв сонмом чиновников, управляющих, всей стихийно гнетущей системой налаженных и обезличенных товарно-денежных отношений, он высасывает из них все соки, так сказать, на виду непосредственно. Мы видим удивительную и поучительную картину. Социальные условия и отношения определенного типа способствуют вызреванию и утверждению в общественной психологии ряда обслуживающих их нравственно-психологических механизмов, в том числе тех, которые позволяют индивиду спокойно угнетать, притеснять, бесстыдно грабить и распоряжаться судьбой других людей. С всеобщим утверждением капиталистических производственных отношений нравы Прохоров Порфирычей, конечно, меняются: они становятся просвещеннее, респектабельнее и, вместе с тем, лицемернее. Наступает «смягчение нравов», эксплуатация и угнетение трудящихся налаживается в крупных и организованных масштабах, сами мелкие хозяйчики разоряются, попадая в ряды неимущих. На фоне «смягчения нравов» и распускаются пышным цветом оптимистические теории буржуазного гуманизма, индивидуализма, прогресса. Эти теории теряют свой былой прогрессивный характер, становятся откровенно апологетическими. А в буржуазной нравственности по-прежнему зреет и набирает силу яд антигуманизма. Этот яд пропитывает собой и, казалось бы, респектабельные, казалось бы, культурно-устойчивые отношения: в «Саге о Форсайтах» Дж. Голсуорси, в «Буденброках» Т. Манна, в «Железном Густаве» Г. Фаллада это было показано с большой художественной убедительностью.