Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Вульфен обнаруживает способность амбивалентно относить­ся к своему материалу. Как психолог, он вполне признает роль воспитания при развитии детского игрового поведения и фанта­зий. Первоначально невинный «талант», по его утверждению, превращается в «сознательную потребность» только в «извест­ной атмосфере лжи», создаваемой воспитателями. Сами воспи­татели часто окружают детей иллюзорной действительностью,

сотканной из лжи и угроз, обмана и двойной морали. В таком климате рукой подать до «предкриминальной диспозиции». Плу­товство, розыгрыши, бахвальство, искажение смысла сказанно­го, лесть — все это хорошо известные общей психологии движе­ния человеческой души, от которых очень легок переход на мо­шенническое поприще. Известно также, что в период «кризиса, связанного с половым созреванием» (там, где он имеет место) могут возникнуть предпосылки к такого рода поведению, кото­рое порой приводит к входящей в привычку лживости. Тот, кто хочет найти литературное свидетельство такого пубертатного амо­рализма и подростковой двойной жизни, может почерпнуть из первой автобиографии Клауса Манна «Дитя этого времени» (1932) знания о том, как «обстояли дела» в то время у мальчиков-мужчин. Двадцатишестилетний автор — как на то указывает на­звание книги — дает при изображении своей жизни ключевые слова для понимания социальной психологии современности и сво­его рода философии истории юношеских прегрешений; он ссыла­ется на стихи Гофмансталя: «Заметь, заметь, время особенное, и у него необычные дети — мы»*. И в эротической сфере извест­ны феномены, переходящие в обман,— соблазнитель (Дон Жуан, брачный аферист); двойная жизнь добропорядочных супругов.

Мошенники изобретают криминальные варианты того, что официально именуется карьерой. Ведь они делают карьеры, но иначе, чем интегрированные члены общества. Ими движут «свое­образные» внутренние мотивы, сравнимые с теми, которыми бы­вают движимы игроки, альпинисты, охотники, и они становятся, по большей части, невольными жертвами своих собственных та­лантов, среди которых выделяются ловкость и предприимчивость, красноречие, шарм, способность нравиться, чувство ситуации, находчивость, присутствие духа и фантазия. Они столь же хоро­шо владеют искусством риторики, сколь и искусством пантоми­мы. Они часто подпадают под влияние сильной динамики их «ору­дия речи» и тяги покрасоваться на публике, которые проистека­ют из способности воспринимать собственные фантазии с крайне убедительной степенью достоверности и подходить ко всем ве­щам с одной меркой — как их можно сделать и «провернуть». Своим поведением они — в высшей степени успешно — раз­мывают повседневные онтологические границы между возмож­ным и действительным. Они — изобретатели в экзистенциаль­ной сфере.

Далее Вульфен затрагивает деликатную сторону темы: он про­слеживает ее связь с общественными и политическими феноме­нами. То, как он это делает, создает впечатление, что он видит самое главное, но не хочет прямо говорить об этом. Так, он мимо­ходом упоминает о мошеннической стороне всякой современной рекламы и о «несерьезной» стороне в современном мире бизнеса

вообще, где есть банкроты, которые за три дня до объявления о своем банкротстве одевают жену и дочь «еще разок в бархат и шелка» и транжирят деньги до самого прихода полиции. Вуль-фен даже усматривает в мошенничестве определенный социально-политический протест, потому что аферистами нередко становят­ся дети из бедных семей, которые таким образом воплощают при­сущую каждому человеку мечту — «выйти в люди». Однако автор избегает бросать взгляд на актуальную общественную ситуацию и на недавнее политическое прошлое. Он не только умалчивает об инфляции со всеми ее ментальными последствиями; не только обходит молчанием мошенническую, располагающую к импрови­зациям и полную горячечных «фантазий» атмосферу 1923 года. Автор ничего не говорит и о конкретном политическом примене­нии своей культурной криминалистики. Правда, он указывает на Наполеона, который был азартным игроком и «шутом своего сча­стья», но этот пример был вполне «благопристойным» и «благо­намеренным» для немца того времени, к тому же образ Наполео­на и без того напрашивался, так сказать, «носился в воздухе». Однако кайзера Вильгельма II автор скромно обходит стороной. Такого рода ассоциации — по меньшей мере, на публике — не к лицу бывшему прокурору. Однако само собой разумеется, что исследование этой темы должно указывать и на то, что осталось недоговоренным, коль скоро речь идет о серьезных связях между аферизмом и обществом, лицедейством и политикой. Выражение мечтаний и фантазий в величественных позах со времен Виль­гельма II стало заметным элементом немецкой политики *. В но­ябре 1923 года в мюнхенском путче Гитлера—Людендорфа впер­вые неудачно заявила о себе ассоциация «народных» аферистов. Именно Томас Манн, который, точно чувствуя изменения в политическом климате, выпустил как раз в 1922 году (в раннем варианте) роман о Феликсе Круле — великолепную историю мо­шенника, подверг рассмотрению и политико-символический ас­пект феномена аферизма. Начиная с итальянской новеллы «Ма-рио и чародей» (1930) традиционные «томасманниады» о худож­никах и буржуа, об артистах и шарлатанах, о неоднозначности «представляющей» жизни человека искусства — между почетом лауреата и скитаниями ярмарочного фигляра в «зеленом вагончи­ке» — обретают новое измерение. Его взгляд простирается те­перь и на поле политики, делая современных демагогов, гипноти­зеров и заклинателей масс узнаваемыми братьями-близнецами актеров и художников. Рассказ Томаса Манна — это далее всего проникший зонд литературной диагностики эпохи ^; с его помо­щью исследуются лицедейски-шарлатанские переходные сферы, лежащие на границе между политическим и эстетическим, меж­ду идеологией и актерством, между соблазнением публики и уго-

ловщиной. Позднее Манн даже пишет набросок под провокаци­онным заголовком: «Собрат Гитлер».

Там, где стирается повседневно-онтологическая граница меж­ду игрой и серьезным делом, где ликвидируется безопасная дис­танция между фантазией и действительностью, становится зыбко-неопределенным соотношение между серьезным и блефом. На долю честолюбивых и жадных до внимания общественности ха­рактеров выпадает задача — продемонстрировать это «раскре­пощение» (см. цитату из Зернера, помещенную в качестве эпиг­рафа к главе 2) на публике, перед глазами общественности. Это называется — стремление представляться. Во всем «представи­тельстве» с незапамятных времен присутствует аспект иллюзио­низма, позы и обмана на службе обществу. Тяготеющие к «пред­ставительству» — это актеры на характерных ролях, изобража­ющие солидность, добропорядочность и благопристойность, и лучшие экземпляры из них — поведение Томаса Манна дает ос­нования причислить его к их числу — открыто дают понять, что они при этом актерствуют, представляются.