Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

В каком направлении идти? Шагах в тридцати от своего дома она увидела полицейского и бросилась к нему. Это был один из ворвавшихся в ее дом и принимавших участие в аресте. "Куда вы увели моего мужа? Скажите мне, где он теперь?" - закричала она ему. "Вы хотите это знать?" - спросил полицейский. "Я должна это знать, - ответила она, - покажите мне этот дом, поведите меня к нему". - "Следуйте за мной", - ответил ей слуга общественного блага и справедливости. Она последовала за ним.

Полицейский привел ее в старый, высокий дом, в узкий, длинный коридор. Ей стало душно, она задыхалась. Она предчувствовала беду. Он открыл дверь, втолкнул ее в скудно освещенное помещение и снова закрыл за ней дверь. Бешеный хохот встретил вошедшую, толпа ужасных женских существ окружила ее. Ее рассматривали с наглым любопытством. "Иностранка! Незнакомая! Новая гостья!" - раздавалось вокруг нее. И они снова бешено захохотали. Теперь несчастная женщина поняла, в какое общество ее бросили. Страшный крик вырвался из ее груди, крик, который произвел глубокое, потрясающее впечатление даже на те конченные женские существа, в среде которых она очутилась. Они внезапно замолчали. Видимо, произошло что-то неслыханное, это чувствовала каждая из них. Это была порядочная женщина, которую заперли вместе с ними, уличными отбросами человечества. Они испуганно прекратили грязные шутки, замолчали. Как это могло случиться? Постепенно то одна, то дру

121

гая осмеливалась подойти к рыдающей, заливающейся слезами незнакомке, стараясь ее успокоить. - "Не трогайте меня! Прочь!" - раздалось им в ответ.

Это была жуткая ночь, полная ужаса и страдания, оставившая глубокий след в ее душе. Когда, наконец, на горизонте появилось зимнее солнце, эта невероятная тюрьма открылась. Оскорбленная таким преступным обращением, она собрала все свои силы, чтобы пожаловаться находящемуся тут старшему чиновнику на причиненное ей оскорбление. "Это была весьма досадная ошибка, ответил он, - я подробнее расследую дело". - "Это была весьма досадная ошибка", - сказал и министр внутренних дел, когда ему был сделан в палате запрос по поводу этого происшествия. Этим ответом для официального бельгийского общества дело было снято с повестки дня.

На следующее утро в городе быстро распространилось известие об аресте Карла Маркса. Я поспешил в его дом, и там г-жа Маркс, не переставая плакать, рассказала мне и о том, как происходил арест, и о тех ужасах, которые ей самой пришлось пережить в прошлую ночь.

Вскоре появился и наш прекрасный друг, брюссельский молодой ученый по имени Жиго, занимавший должность палеографа в городской библиотеке. Он выразил готовность узнать о намерениях правительства по отношению к арестованному. Он был уверен, что Маркс будет освобожден через несколько дней и что ему предоставят возможность свободно выбрать страну, куда он захочет переехать. Это действительно подтвердилось. Если Маркс, в чем теперь едва ли можно было сомневаться, выберет Париж, то он советует г-же Маркс заранее поехать туда с детьми; я буду ее сопровождать; прислуга же тем временем должна с его помощью ликвидировать брюссельское хозяйство и затем тоже отправиться в Париж. Г-жа Маркс согласилась последовать этому совету. После того как ей удалось добиться разрешения попрощаться с мужем в тюрьме, она в течение того же дня сделала все приготовления к отъезду. Я быстро уладил все свои дела и уложил чемодан.

Жиго, о котором я только что говорил, вел себя как верный друг, а незадолго до этого, когда нам была предоставлена возможность переночевать в доме

122

упомянутого брюссельского жителя, Маркс так резко отозвался о Жиго, что из-за этого у них с Энгельсом произошла неприятная сцена, описание которой я опускаю.

Одного только человека Маркс прямо-таки ненавидел, и это был отец нигилизма и анархизма русский Бакунин. 29-го ноября в Париже на торжестве, устроенном поляками в память восстания 1830 г., - к участию в нем и здесь на сей раз были привлечены не поляки, - Бакунин произнес речь, которая побудила русского посланника подать жалобу французскому правительству. В результате Бакунин был тотчас же выслан. Он приехал в Брюссель, старался завязать с нами отношения, но Маркс избегал его, Жиго же этого не делал. Бакунин являлся для него интересной личностью, его часто видели в обществе Бакунина. Вообще мало интересовавшийся туманными социалистическими теориями и чувствовавший влечение главным образом к чисто гуманной стороне рабочего движения, Жиго из-за Бакунина вовсе не пренебрег Марксом; он это доказал в те дни, когда его личное вмешательство могло принести пользу тяжело пострадавшей семье Маркса.

Один прощальный визит я должен был сделать в Брюсселе - нашему французскому другу Энберу. Он отсутствовал. За день до начала революции он отправился в Париж и больше не вернулся.

"Мой муж комендант Тюильри", - сияя от радости, сказала мне г-жа Энбер. "Комендант Тюильри, - повторила она. - Вы должны его навестить. Передайте ему привет от меня и наших детей. Вы найдете его в павильоне принца Жуанвиля. Он там поселился".

Удивительное изменение обстоятельств! Луи-Филипп, его сыновья и внуки в изгнании, а г-н Энбер, вчерашний эмигрант, - комендант Тюильри. Конечно я его навещу.

Я проводил г-жу Маркс и ее троих детей в Париж. Она не была полна счастья и радости, как г-жа Энбер. Ее мысли были с мужем. Она была расстроена переживаниями последних дней, и глубокая печаль отражалась на чистых чертах ее лица. Мы подали друг другу руки и расстались, когда она добралась до своего временного пристанища. Временным было для нее до сих пор все, постоянного домашнего очага она с детьми еще не знала. Все же на следующий день она уже опять была со своим мужем [...]

123

Как-то раз в Майнце мне захотелось повидать также сотрудников "Neue Rheinische Zeitung": Маркса, Энгельса, Вольфа и tutti quanti *. Тот, кто прочтет сейчас исполненные ненависти слова, коими спустя сорок лет меня поминает Энгельс, наверное подумает, что лидеры партии давным-давно порвали со мной. Это было отнюдь не так. В конечном счете им не в чем было бы упрекнуть меня, разве лишь в том, что я действовал на свои страх и риск, не испрашивая их повеления. Но никто из них не подал и вида, что они мной недовольны. Маркс принял меня самым дружеским образом, равно как и г-жа Маркс. Они не позволили мне остановиться в гостинице и смотрели на меня как на своего гостя. Здесь мне вспоминается замечание, которое Маркс сделал за столом и которое заслуживает упоминания, так как оно очень характерно для него. Впервые в моем присутствии заговорили о семейных отношениях. Речь шла о политической позиции г-на фон Вестфалена ** в год революции; он был ярый реакционер. "Твой брат, - со смехом сказал Маркс жене, - настолько глуп, что он еще будет когда-нибудь прусским министром". Г-жа Маркс, покрасневшая при этих более чем откровенных словах, перевела разговор на другую тему. Предсказание ее мужа, как известно, исполнилось. Спустя несколько лет я порой вспоминал эти слова и при этом думал, как непохожи друг на друга брат с сестрой. Он - высокопоставленный государственный чиновник в период жесточайшей реакции и ревностный ее слуга; а она в это время несла тяжкое бремя нужды в эмиграции, но стойко примыкала к лагерю, полярно противоположному лагерю ее брата, от которого ее навеки отделял целый мир. Мысль об этом всегда трогала меня своим глубоким трагизмом.