Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

Но совершенно внезапно в последние дни, после одной более длительной прогулки, которую предприняли Маркс и мой отец, между ними произошел разрыв отношений, которые никогда больше не восстановились. Мой отец говорил об этом только намеками. По-видимому, он пытался убедить Маркса воздержаться от всякой политической пропаганды и прежде всего заняться третьим томом "Капитала". Мой отец считал, что не только бесполезно растрачивается ценное время, но и что Маркс не обладает организаторским талантом. "Маркс опередил свое время на целое столетие, - часто говорил позднее мой отец, - а для успехов сегодняшнего дня больше всего пригодны те люди, которые не поднимаются выше уровня своего времени; дальнозоркие не замечают близлежащих вещей, ясно видимых близорукими".

Быть может, мой отец проявил тогда чрезмерное рвение, оказался до некоторой степени "злым Венце-лем", и этого вмешательства более молодого друга Маркс не мог стерпеть; возможно, что это показалось ему посягательством на его свободу. В результате прекратилась и переписка. Тусси, правда, писала время от времени, писала ли Женни, я не знаю. Тусси всегда передавала приветы от своего отца, который посылал также книги моей матери на память о прежних беседах: рюккертовский перевод "Макамы Харири", произведения Шамиссо, "Крошку Цахеса" Э. Т. А. Гофмана, сатира которого, облеченная в сказочную форму, очень забавляла Маркса. Сам он никогда больше не писал.

194

Он, вероятно, не хотел оскорбить моего отца, игнорируя его, но все же не мог зыбыть того, что произошло.

Мой отец никогда не мог преодолеть боль от разрыва с другом, которого он по-прежнему глубоко уважал, но он ни разу не попытался вновь сблизиться с Марксом, так как не мог отказаться от того, в чем был убежден. После смерти Маркса моя мать изредка получала известия только от Тусси. Она вернула матери потертый бумажник с восьмилистниками в память о той радости, которую она доставила этим ее отцу. А также и резной ларец для писем, на внутренней крышке которого прикрепила прелестную вышивку: на красном фоне, революционный цвет, была помещена фотография Маркса, окруженная лавровым венком, в который были вплетены его инициалы.

Потом моя мать больше ничего не слышала и о Тусси, так как она рассматривала ее любовь к Эвелингу как несчастье для нее, что, к сожалению, и оправдалось.

Об отношениях моих родителей к Марксу, которые были им столь дороги, что они всегда о них очень подробно и с любовью вспоминали, можно сказать словами Шиллера:

"Время безудержно мчит. - Оно к постоянству стремится.

Будь постоянен, и ты в цепи его закуешь*".

Впервые опубликовано на русском языке с сокращениями в книге: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956 и на языке оригинала в книге: Mohr und General. Berlin, 1970

Печатается по рукописи Перевод с немецкого

* Ф. Шиллер. "Неизменное". Ред.

АНСЕЛЬМО ЛОРЕНЦО

Из книги "Борющийся пролетариат" 461

С большим удивлением я узнал, что меня избрали делегатом на Лондонскую конференцию 462.

После обеда перед вечерним заседанием Валенсийской конференции463 делегаты собрались в Рабочем центре. К нам подошли несколько товарищей, с которыми мы сели за стол. С одним из них я имел неосторожность вступить в скучный, нескончаемый разговор и долго не мог отвязаться от этого собеседника. Наконец, он пригласил меня пройтись, а потом оставил на улице одного, полагая, что я без труда найду дорогу в Центр, находившийся поблизости. Я сбился с дороги и бродил по улицам, пока не решился обратиться к прохожему, хотя из осторожности хотел бы этого избежать. Когда я явился на конференцию, заседание уже подходило к концу, и товарищи сообщили мне, что я избран делегатом на Лондонскую конференцию и должен завтра же выехать поездом.

Я согласился с большим волнением и отправился в Мадрид, где должен был сесть на парижский экспресс, чтобы прибыть в Лондон в назначенный день.

В эти дни, когда Коммуна подвергалась жестоким преследованиям, когда военные суды безостановочно выносили смертные приговоры и постановления о ссылке, пересечь всю Францию и проехать через Париж для участия в заседании Интернационала было опасно и требовало известных предосторожностей. Благодаря им, а, может быть, потому что французское правительство не придавало особого значения Лондонской конференции, я проехал беспрепятственно.

Вид Парижа, в котором я остановился на пару часов, произвел на меня сильное впечатление: по дороге с Орлеанского вокзала на вокзал Сен-Лазар я увидел лежавшую в развалинах ратушу, от которой оставались только наружные стены; сквозь оконные проемы

196

нижнего этажа можно было увидеть небо. Я видел Сену, Собор парижской богоматери, Дворец правосудия, Тюильри, сожженную часть Лувра, улицу Риволи, подножие свергнутой колонны на Вандомской площади, различные здания и частные дома, хранившие следы кровавой недели. Выехав из Парижа, [...] я увидел пруссаков, расположившихся лагерем между Аньером и Коломбом. И в то время, когда поезд проносился по этой веселой, хорошо возделанной местности, не пострадавшей от разрушений войны, я пытался привести в порядок рой мыслей, в которых смешались мечты, взятая мной на себя миссия и масса впечатлений, которых с каждой минутой становилось все больше и больше.

Переезд через Ла-Манш от Дьепа до Ньюхейвена и утомительная качка отвлекли меня от этих мыслей, и я был готов к восприятию новых впечатлений, ожидавших меня в конце пути.

На английскую землю я вступил уже ночью. Обменяв немного денег для своих самых неотложных нужд, я спустя полтора часа вышел на вокзале Виктория в Лондоне, проехав через множество улиц, мостов и туннелей огромного города. Выйдя из вокзала, я подошел к кэбу, дал кэбмену записку с адресом секретаря Генерального Совета для Испании Энгельса и покатил, дивясь огромным, прямым, многолюдным, великолепно освещенным улицам, множеству больших торговых зданий; наконец, мы прибыли к месту моего назначения - Риджентс-парк. Кэб остановился, подошел полисмен. Подняв фонарь, он взглянул на меня, на номер дома и что-то крикнул. Вышла женщина, по виду служанка. Они поговорили, сказали мне что-то по-английски, чего я не понял, я ответил что-то по-французски, чего в свою очередь не поняли они, и кэб тронулся снова, я же предоставил везти себя неведомо куда, охваченный естественным желанием увидеть, где же он остановится. Вскоре мы остановились перед каким-то домом, кэбмен позвонил, и появился старик. Стоя в дверном проеме, в свете уличного фонаря, он походил на почтенного патриарха, созданного воображением выдающегося художника. Я робко и почтительно подошел к нему и представился как делегат Испанской федерации Интернационала. Тогда этот человек обнял меня, поцеловал в лоб, обратился ко мне с дружескими словами по-испански и повел в дом. Это был Карл Маркс.