Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

197

Его семья уже спала, и он сам с исключительной любезностью угостил меня вкусным ужином. За чаем мы много говорили о революционных идеях, о пропаганде и организации. Он выразил большое удовлетворение достижениями в Испании, основываясь при этом на моем кратком изложении мемуара, который я привез для представления конференции 464. Исчерпав эту тему или же, скорее, в силу особой своей склонности, мой уважаемый собеседник заговорил об испанской литературе, которую знал детально и глубоко. Я был поражен тем, что он говорил о нашем старинном театре, историю и состояние которого он превосходно знал. Кальдерон, Лопе де Вега, Тирсо и другие крупные мастера, по его мнению, не только испанского, но вообще европейского театра были охарактеризованы им в сжатых и, на мой взгляд, безошибочных суждениях. В присутствии этого великого человека, при проявлениях подобного интеллекта я чувствовал себя очень стесненным, и, несмотря на то огромное удовольствие, которое получил, мне было бы спокойнее у себя дома: хоть я и не получил бы столь разнообразных впечатлений, но и не испытывал бы такой неловкости.

И все же, сделав почти героическое усилие, чтобы не показаться уж совсем невеждой, я сопоставил, как это принято, Шекспира с Кальдероном и заговорил о Сервантесе. Обо всем этом Маркс говорил как высоко образованный человек, с восхищением отозвавшись о благородном идальго Ламанчском.

Следует заметить, что разговор шел на испанском языке, на котором Маркс говорил грамматически правильно, но, как у многих образованных иностранцев, произношение у него было не совсем верное, в значительной мере из-за твердости наших согласных cc, gg, jj и гг.

Уже на рассвете он проводил меня в отведенную мне комнату, где я не столько отдыхал, сколько перебирал в памяти представавшие передо мной нескончаемые картины - результат столь необычайного оборота, который моя жизнь приняла за последние несколько дней.

198

На следующее утро я был представлен дочерям Маркса, а затем ряду делегатов и других лиц. Со мной произошли два случая, о которых я сейчас расскажу и которые вспоминаю с особым удовольствием. Старшая дочь, исключительно красивая девушка, отличалась такой гармоничной красотой, с какой мне не приходилось встречаться. Она знала испанский, хотя, как и у отца, у нее было плохое произношение. Ей захотелось послушать настоящую испанскую речь, и она попросила меня прочесть ей что-нибудь вслух. Проведя меня в библиотеку - большую комнату, уставленную книгами, она достала из шкафа, отведенного под испанскую литературу, две книги: одной из них был "Дон-Кихот", а другой - драмы Кальдерона. Из первой я прочел речь Дон-Кихота, обращенную к пастухам коз, а из второй - несколько возвышенных звучных стихов из "Жизнь есть сновидение", которые принято считать шедеврами испанского языка и блистательнейшим выражением человеческой мысли. Я стал было пояснять их, чтобы раскрыть красоты содержания и формы, но это оказалось излишним - моя прекрасная молодая собеседница обладала достаточной образованностью и тонким вкусом, она добавила к моим объяснениям много метких соображений, которые никогда не приходили мне в голову.

Второй случай был такой. Мне хотелось послать в Валенсию телеграмму о своем благополучном прибытии в Лондон; я обещал это сделать, поскольку путь через Францию считался небезопасным. Мне дали в проводники младшую дочь Маркса. Меня крайне поразила и восхитила легкость, с которой эта услуга незнакомому иностранцу была поручена молодой девушке. Это так не походило на обычаи испанской буржуазии. Эта девушка, почти ребенок, очень красивая, хотя красота ее была более земная, чем у ее сестры, веселая и живая, как олицетворение юности и счастья, не знала испанского. Правда, она прекрасно говорила по-английски и по-немецки, своих родных языках, но еще недостаточно знала французский, на котором я хоть и мог изъясниться, но далеко не блестяще. В результате мы объяснялись на скверном французском, и всякий раз, когда она или я отвечали невпопад, моя спутница заливалась хохотом, как сумасшедшая, да и я тоже, так непосредственно и искренне, словно мы знали друг друга всю жизнь.

199

В тот же вечер должно было состояться подготовительное заседание конференции. Собрались члены Генерального Совета, которым были представлены делегаты.

Маркс проводил меня в помещение Совета. У входа вместе с другими членами Совета стоял Бастелика, француз, председательствовавший на первом заседании Барселонского съезда465. Он очень тепло и радостно встретил меня и представил товарищам, среди которых были имена, уже известные в истории Интернационала. Помнится, что в их числе находились Эккариус, Юнг, Джон Хейлз, Серрайе, эмигрант Парижской коммуны Вайян и другие. Маркс представил меня Энгельсу, который тут же любезно предложил мне кров на время моего пребывания в Лондоне.

Впервые опубликовано в книге: Lorenzo A. El proletariado mili-tante. Memorias de un International. Barcelona, 1901

Печатается с сокращениями по тексту книги

Перевод с испанского

ВИЛЬГЕЛЬМ ВЛОС

Из книги "Воспоминания социал-демократа" 466

КАРЛ МАРКС В ЛЕЙПЦИГЕ

Накануне моего освобождения Либкнехт сказал, что будет встречать меня у ворот тюрьмы 4б7. "Тебя ожидает сюрприз, - сказал он таинственно, - большой сюрприз..."

Это произошло на следующее утро. Радостно взволнованный я прошел через тюремные ворота. Снаружи стоял Либкнехт с одним из своих маленьких сыновей. А рядом с ним находилась красивая молодая дама под руку с крупным стройным мужчиной лет за 50, у которого была длинная седая борода; только усы оставались совершенно черными. Лицо у него было цветущее, и его можно было принять за жизнерадостного пожилого англичанина. Я, однако, сразу узнал его по портрету: это был Карл Маркс. Молодая дама - его дочь Элеонора, которую также называли Тусси.

Он встретил меня с подкупающей приветливостью, этот человек, столь таинственный в глазах обывателей, которого полиция рассматривала как олицетворение мировой революции. В те времена вокруг личности Маркса нагромождались легенды, и трусы среди десятка тысяч, составляющих высший слой, видели в нем своего рода чудовищного крота, который зловеще пробирался в глубине, подрывая все общественные устои. О подлинном его величии они не имели ни малейшего понятия.

До чего же я был горд и счастлив, что меня при выходе на свободу встречал главный редактор "Neue Rheini-sche Zeitung", основатель Международного Товарищества Рабочих, автор "Коммунистического Манифеста" и "Капитала"!

Многие современники рисовали Карла Маркса мрачным, надменным человеком, язвительным и желчным. Возможно, что он, на которого возводили столько невероятной клеветы, порой грубо обрывал глупцов, воображавших, будто они могут относиться к нему с пренебрежением. Нас он очаровал своей необыкновенной любезностью.