Георг Лукач - Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

Исследование иенских экономических рукописей Гегеля позволит показать, насколько близки его взгляды английской классической политэкономии, которая цинично, беспощадно правдиво и со всей ясностью раскрыла мерзости и гнусности капиталистического общества, но вместе с тем признавала его прогрессивность. Мы полагаем, что замечание Розенкранца основано на том, что он не понял мысли Гегеля. Но, поскольку невозможно доказать эту оценку и существует абстрактная возможность того, что молодой Гегель пережил короткий период увлечения экономическим романтизмом, наше неприятие интерпретации, данной Розенкранцем, можно считать лишь гипотезой. Однако мы уверены в том, что из всего изучения развития взглядов молодого Гегеля читатель сделает вывод, что наша гипотеза верна.

Трудно выявить непосредственное влияние взглядов Стюарта по тем или иным экономическим проблемам на Гегеля. Это объясняется не только тем, что его комментарий к работе Стюарта утрачен и невозможно уяснить, какие положения произвели на молодого Гегеля наибольшее впечатление, с какими он был согласен, какие отклонил и т. д., но и тем, что конспектирование работы Стюарта не сопровождалось непосредственным приложением новых экономических идей к анализу буржуазного общества. Уже отмеченная нами при описании франкфуртского кризиса скачкообразность развития взглядов Гегеля обнаруживается а в этот период. После трехмесячных размышлений над проблемами политической экономии Гегель возвратился к главной своей работе франкфуртского периода — к "Духу христианства". Правда, и в ней рассматриваются, как мы покажем, проблемы буржуазного общества, но ее непосредственная тема другая, и изменение его социальных и экономических взглядов обнаруживается лишь в отдельных местах и в общефилософской форме. Мы располагаем только рукописями иенского периода, в которых непосредственно и подробно рассматриваются проблемы буржуазного общества и экономическая проблематика играет четко выраженную и значительную роль. В какой мере эти проблемы были затронуты в последней франкфуртской работе Гегеля — во "Фрагменте системы" 1800), неизвестно, поскольку и эта работа, как мы увидим, утрачена, за исключением двух небольших фрагментов. Но в иенских рукописях явно ощущается знакомство с работами не только Стюарта, но и Адама Смита. И все же, в силу крайней философской абстрактности гегелевских рассуждений о политической экономии и его интереса преимущественно к общим проблемам, трудно указать, какое влияние на него оказало решение ими частных проблем.

Во всяком случае, в высшей степени вероятно, что именно с изучением работ Адама Смита связан поворотный пункт в развитии взглядов Гегеля, потому что проблема труда, как основного способа человеческой деятельности, как, по тогдашней терминологии Гегеля, осуществления тождества субъекта и объекта, как деятельности, которая снимает мертвую объективность, как движущей силы развития, благодаря которой человек выступает как результат собственной деятельности,-т. е. проблема, решение которой показывает, что философия Гегеля движется параллельно классической английской политической экономии, впервые возникла у Гегеля, очевидно, в ходе изучения работ Адама Смита. Такой импульс не могли дать ни исследование экономических отношений Германии, отсталой в развитии капитализма, ни изучение работы Стюарта.

Мы вновь предлагаем гипотезы и опираемся на сопоставления, полностью сознавая это. Первое документальное свидетельство о том, что Гегель знал работы Адама Смита, содержится в опубликованных недавно рукописях к иенским лекциям 1803–1804 гг. [4]Гегель ссылается здесь на положение Смита о развитии производительных сил благодаря разделению труда внутри предприятия и разборчиво записывает на полях имя Смита. Но уже в "Системе нравственности" (1802) похожее, как мы увидим, хоть и не столь развитое, понимание разделения труда занимает центральное место. Вполне достоверно, что уже в начале иенского периода Гегель знал работы Адама Смита и тем самым хотя бы частично преодолел односторонность и несовершенство политической экономии Д. Стюарта.

Но мы полагаем, что полемика Гегеля с классической английской политической экономией приходится на более раннее время, на время подготовительных работ к "Фрагменту системы". Правда, эта работа почти ничего нам не дает, поскольку в сохранившихся отрывках можно найти лишь поверхностные намеки на экономические проблемы, но нет никаких указаний на: то, как мыслилась структура всей работы, насколько она была действительно завершена. Но среди крайне темных религиозно-философских построений существует одно примечательное место, которое, будучи сопоставлено с интерпретацией иенского периода позволяет пролить свет на некоторые аспекты развития взглядов Гегеля.

В этом фрагменте он говорит о религиозном отношении человека к жили и, о снятии объективности, мертвой позитивности в отношении к людям и вещам. О философских и социальных проблемах, возникающих в этой связи у Гегеля, будет сказано в другом разделе. Здесь же выделим один момент. Гегель пишет: "…необходимо, чтобы он (человек.-Д. Л.) полагал себя и в прочном отношении с объектами, и сохранял бы их объективность вплоть до полного уничтожения". Здесь Гегель раскрывает (в терминологии, характерной для франкфуртского периода) отношение человека к собственности и тем самым диалектику позитивности и жизни. В данном фрагменте он находит решение в теории жертвы — теории весьма своеобразной и проникнутой глубокой мистикой. Человек, утверждает он, "был бы не способен соединиться с бесконечной жизнью, если бы он сохранил что-либо для себя, стремился господствовать или нес бы зависимость. Поэтому от своего имущества, необходимость которого есть его судьба, он жертвует лишь кое-что, ибо судьба его необходима… Посредством бесцельности одного этого уничтожения, посредством этого уничтожения ради уничтожения он заглаживает свое остальное частное отношение целенаправленного уничтожения и вместе с тем завершает объективность объектов через несоотнесенное с собой уничтожение, его полнейшую не-соотнесенность (Beziehungslosigkeit), смерть, и если все-таки еще остается необходимость соотносимого (beziehenden) уничтожения объектов, то и это бесцельное уничтожение ради уничтожения иногда встречается, и именно оно оказывается единственно религиозным по отношению к абсолютным объектам" [5].

Эта мысль на первый взгляд кажется крайне мистической и темной. Жертва предстает здесь как религиозный исход из неизбежности и "роковой" позитивности мира частной собственности — буржуазного общества. Для нас здесь интересно противопоставление жертвы как "бесцельного уничтожения", как "уничтожения ради уничтожения" "целесообразному уничтожению", совершенно непонятное, впрочем, из данного текста. Фрагмент, часть которого здесь процитирована, помещен на последнем листе, в конце гегелевской рукописи.