Мераб Мамардашвили - Классический и неклассический идеалы рациональности

В силу феноменальной полноты как разрешения нашей конечности, эти выплескивающиеся или флуктуирующие и к рациональной форме не приводимые действия не теряются, но получают форму и траекторию движения, получают пространство жизни: они - не ожидая никакого понимания, никаких будущих возможностей рационального контроля и дупликаций, интерпретируются в индивидуально-психическом механизме, дополняются и восполняются, трансформируясь в надстроенные на них образования. Это, очевидно, например, в давно уже известном случае так называемой проектности сознания. Независимое, реальное действие "действительно испытанного", появившееся в человеческом осознавании (оно может быть, окажем, элементом, лежащим в основе мифа, системы тотема, или это "независимое" может быть, при определенных условиях, неосознаваемым источником эмоций, фобий, галлюцинаций), оказывается моделью проекции на мир возможностей человеческого сознания, обобщенной реакции, общего состояния человеческой психики, мотивов, представлений и т.д. Проективная модель изображает нечто как происходящее в действительности, но на деле проецирует в нее интерпретации и модусы освоения некоторого объекта, и это как раз объект, который потерял свою "естественность" и в котором образовались пустоты, недоступные имеющимся в данный момент правилам и синтаксису детерминированной когнитивной структуры и заполняемые феноменально.

Я уже говорил о феноменах и сейчас хочу обратить внимание на следующую вещь - феноменальный слой сознания (а это предметно-действенный слой сознания) содержит в себе интенции, а интенции, .как известно, это не то, что сознание знает, а тот его объект, который мнится, они не еще объект (где-то в зеркале сознания), а уже объект. Интенция тем самым отличается от рефлексии. В рефлексивном сознании мы, дублируя сознание, знаем состояние ума, а интенция - это как раз то, что само о себе вовсе не знает (или то, что знаем всегда лишь постфактум, задним числом). Она "имеет в виду" свой объект, но не знает самое себя, и другой не может знать за нее, она может выступать лишь "собственно-лично", как "сама вещь" (в этом смысл лозунга Гуссерля "назад к самим вещам!"). Интенциональный объект мы не воспроизводим в пространстве рефлексивного сознания, а если воспроизведем, то это будет то, что на него наросло, будет какой-то другой слой сознания, представляющий собой интерпретацию интенции, доступную нам ее жизнь. Интенции, заложенные в феномены, и обладают свойством сразу же существовать, интерпретируясь в других слоях и реализуясь ими.

И можно утверждать, что то, что называется непосредственной данностью (а феномен обладает этим свойством) есть непосредственно очевидное в очень особом, специфическом смысле слова, отличающемся от классической достоверности или данности, феноменальная данность - это то, что в. качестве таковой еще должно быть открыто. Дан-то как раз наросший, непосредственно предметно выраженный слой - чаще всего, культуры. И интенциональная направленность, ядром которой является, например, неподвижная Земля, сразу же мгновенно в способах самоотчета субъекта осознается в надстроенном слое объектной соотнесенности - так же, как вспоминаемый сон не есть тот сон, который снился, а тот, о котором мы отдаем себе отчет (в каком-то смысле мы в принципе не можем восстановить то, что нам снилось) и который начинает двигаться в терминах других образований и слоев сознания, в том числе тех, которые содержат термины так называемой "естественной установки" или мира как "представления" (или же как культурно-знакового формализма, культурно-знаковой системы).

Отсюда, кстати, и более строгий, узкий смысл редукции: найти непосредственное, но путем срезания или приостанавливания связей, ассоциаций и готовых проложенных дорожек, которые лежат в более высоком или надстроившемся слое сознания и по которым нижний автоматически, привычно приходит в движение. Вот так, как все это, скажем, приходит в движение в другом, подобном звуку, феномене - в ощущении тепла. Человек говорит, например: "Ну, конечно же, мне жарко - термометр показывает тридцать пять градусов тепла!". Но это значит, что состояние тепла по отношению к субъекту, испытывающему его, предстает в самом же испытании не феноменально, а в терминах явления и теоретических представлений, т.е. понимаемого состояния среды, за которым, в данном случае, стоит теория о ненаблюдаемых движениях частиц газа или жидкости, их расширений и сжатий и т.п., ближе представленная числами и их цифровыми обозначениями, однозначно соответствующими определенным штришкам градуированного инструмента, каковым и является термометр. Ощущение тепла здесь - проходной "знак" (и лишь так оно используется в физической теории). Но именно в его абстрактной системе и высказалось состояние тепла, чувство жара (и ушло без следа, ибо смысл его мог существовать только если бы был извлечен, а эта возможность необратима). И то, что высказалось здесь, эта "сразу-понятность", "сразу-объясненность" тем, что по нашим представлениям происходит во внешнем мире, давшие траекторию движению и существованию переживания, не есть то, что' есть в чистом виде и что на деле переживается. В этом как раз и состоит решающее утверждение аналитиков сознания в XX в. - я имею в виду, конечно, самых интересных из них.

Я сказал: в чистом виде. Это значит - описательном, не объяснительном, не "теоретическом". Ибо объяснительные представления о происходящем во внешнем мире могут быть и магической "теорией" тепла, т.е. в какую-то другую эпоху, в какой-то другой культуре то же состояние имело бы над собой другой надстроенный слой и существовало бы и двигалось внутри и в терминах этого слоя (в смысле способа самоотчета его субъекта, носителя). Редукция - это срезание этого слоя, как, впрочем, и слоя физической (атомистической, количественной) теории тепла. Тем более, что физическая теория затрагивает явления и понятные разрешения на них своих построений, но не затрагивает феномен, сознательную жизнь, происшедшие в ней синтезы. Но лишь уловив (срезанием, редукцией) существование (в онтологическом смысле) феномена, мы можем различить реальное действие порождающих артефактов и, с другой стороны, придаваемые ему в декодировании смыслы, развертку в присвоении и освоении его субъектами. Ибо уже здесь происходит фантастическая бифуркация: в одну сторону артефакты скроются под идеальными образованиями абстрактного знаково-предметного знания и логики, а в другую сторону прорастут сложными переплетениями образований сознания и культуры. В этой многомерности и многослойности сознания, а главное, в факте самоинтерпретирующегося нагромождения одних образований и слоев сознания на другие и их пере-структураций в каком-то объеме (а не плоскости) идея "феномена" приобретает принципиальное значение указания на таящиеся в пустоте за порогом необратимости (если, конечно, растянуть его феноменологическим сдвигом) испытующие движения наших кентаврических "существ", о которых я говорил выше, на локальность, индивидуальность и неделимую целостность событий в ней, на скрытую "телесность" и арте-фактичность действий сознания, и т.д., - на все то, что смазывает проходящая по всем слоям волна интерпретативной связи с внешним миром, как он представляется (включая в него и нашу психику), с ее иными размерностями и переструктурациями. Если же есть феномен, то он говорит о них, бросает свет собственной телесной ткани сознания, наших "кентавров", является "феноменом мира" в смысле его выразительности (или выраженности). И тем самым ведет нас к базовому слою и его изучению. Как и к возможности на его основе поставить на свое разумное, понятное место эффекты действия других слоев и надстраиваний.