Мераб Мамардашвили - Лекции о Прусте (психологическая топология пути)

Те вещи, о которых мы будем говорить дальше в связи с проблемами кристаллизации психологических законов и структуры художественного произведения, несут на себе некий признак, некий атрибут знания в оговоренном смысле. Речь идет об особых предметах и об особых проблемах, в которых искусство знания есть искусство знать свое незнание. Состояния, в которых мы знаем свое незнание, — особые среди всех других состояний. И еще одно предупреждение. Я все время употребляю термины «состояние», «пространство состояний». Почему я их употребляю? Дело в том, что мы вынуждены менять саму психологическую номенклатуру, которая расписывает нашу психологию. Номенклатурой я называю в данном случае следующее: например, можно описывать строение головного мозга и нервной системы в терминах нейронных связей — это одна номенклатура, а другая — если то же самое будет описываться в терминах синапсов (теория заставляет менять номенклатуру, и тогда появляется другой срез тех же проблем). Скажем, у нас фигурируют слова «восприятие», «вывод», «выбор» и так далее, наряду с терминами «разум» или «рассудок», которые обозначают нечто, отличное от эмоций. Все это определенная номенклатура: рассудочные состояния, эмотивные состояния, восприятие в отличие от понятий. Но она для нас не годится. И поэтому приходится вводить термин «состояние». Потому что когда я говорю «восприятие», — я не имею в виду спекулятивный акт. Это не есть то, что мы привыкли называть наблюдением, это не какой-то умственный, ментальный акт, поскольку кроме ментального акта там есть еще эмоция. То, что мы называем восприятием, — страстно. И в этом смысле сознание для нас тоже является страстью, а страсть является пониманием. Поясню это еще с другой стороны. Я говорил, что есть точки, в которых нельзя находиться одновременно. Они несообщаемы в смысле передачи знания из одной точки в другую, в смысле соединения, синтеза знаний. Переведем теперь это на язык нашей проблемы восприятия. Я могу сказать так: мы понимаем не больше, чем сделали. Что такое «сделанное» в данном случае? Это прорастание, упаковка, хотя сама упаковка для нас закрыта. Но именно она будет задавать впереди меня тот горизонт, посредством которого я понимаю. Например, то, что понимает Сен-Лу, полностью определено упаковкой сделанного. Вы помните, что Рашель предстала перед ним на кончике луча — в стремлении к ценностям искусства, к атмосфере театра, хотя все происходит как бы в силу случайности позиции Сен-Лу. Но он смотрел так и понял ровно настолько. То есть можно еще сказать, что мы понимаем по тем же причинам, по которым не понимаем.

Причина того, что я понимаю что-то, — та же, по какой я не понимаю что-то другое, лежащее рядом. То, что открылось Сен-Лу, конечно, есть понимание. И никто не придет ему сказать (в том числе этого не пытается делать и автор), что есть еще какая-то действительная, настоящая Рашель, Рашель сама по себе или сама в себе. Пруст даже специально оговаривает: а была ли вообще такая Рашель? Эту ситуацию, кстати, можно перевести и на язык современной теории познания, на язык эпистемологии, где, слава Богу, с большим трудом после Канта (хотя Канту это было прозрачно ясно) наконец-то завоевано понимание, что такого рода вопрос просто не имеет смысла. Бессмысленно спрашивать, каков предмет сам по себе, вне экспериментальной ситуации его обнаружения. Но это не означает, что существуют сотни Рашель. Нет, просто все устанавливается в опыте. В смысле истории опыта, истории прохождения пути и выявления разных фацетов существования. Рашель вовсе не обязана быть ни такой, какой она предстает Сен-Лу, ни такой, какой предстает Марселю. В конце концов выясняется, что она гениальная актриса, — та самая двадцатифранковая Рашель, которая дана небесным провидением. Значит, причины того, что мы что-то видим, те же, по которым мы чего-то не видим. И нам необходимо удержать этот принудительный динамический и тем самым ограничительный характер понимания (или непонимания), отличающегося от эмоции, страсти. Тем более что в восприятии глаз теломерен, он нагружен образами. И из нашего глаза образы летят вперед к действительности — такая метафора была использована в свое время греками, когда они строили свою теорию восприятия и оптики. Они понимали, что существуют какие-то сложные процессы, которые простым анализом нашего зрительного аппарата, анатомическим анализом, объяснить и понять нельзя. Нельзя из анализа анатомического, физического строения зрительного аппарата определенно получить то, что мы видим. То, что мы видим, остается — по сравнению с физическим анализом — неопределенным, angoisse .

Итак, мы договорились, что восприятие есть страстное явление, angoisse , связанное с тревогой. По той причине, что любые акты — эмотивные ли, рассудочные или акты восприятия — это проявления когитального сознания, где я должен подставить себя под появление предмета в мире. Мы принимаем только то, что идет от нас. Я разъяснял вам декартовский принцип, которому следует Пруст. Великая традиция испытания мира посредством узнавания его в себе. Действительно, существуют по меньшей мере две категории восприятия. Допустим, художник смотрит на дерево, случился эффект, и это дерево имеет знак сладкого желания неизвестного. В данном случае проблема дерева — это проблема жизни в восприятии дерева, когда последнее не есть акт, заместимый таким же восприятием. Нет размиллионивания дерева в миллионах зрачков, которые смотрят на него. Если восприятие совершилось когитально, то есть воспринимающий прожил в этом акте, — то оно не поддается размножению, оно одно, хотя и расположено множественно. Это не дерево в Тбилиси, не то, что обозначено теми или иными понятиями или знаками, а что-то другое. И ясно, что здесь мы, не производя даже различения, переходим от рассудочного восприятия к эмотивному, от воспринимаемого одновременно к понятийному. Так как же мы можем в такого рода восприятиях отличить понятийный элемент от традиционно понимаемого элемента восприятия? Не можем. Мы ведь только что сказали, что в этом случае речь идет не о понятии. Хотя понятийный элемент здесь тоже актуален, без актуального ощущения нет восприятия. И тем не менее по этому признаку провести различие невозможно. Значит, мы отличаем когитальное явление дерева от сообщимого в безразличном пространстве, где работают средства достижения истины, безразличные к самой истине. Когда мы говорили, что нельзя остановить бесконечность описания, мы затрагивали как раз эту проблему, подчеркивая, что когитальный акт есть выделенный акт, акт остановки, причин для которой среди признаков предмета нет. В самом предмете нет ничего, что заставило бы нас остановиться и выбрать его в качестве воспринятого. Причина выбора или адеквации восприятия лежит вне предмета, но в том пространстве и времени, которое сложилось и породилось самой проблемой жизни — то есть страстным движением, нашим прорастанием в мир. Только поэтому мы понимаем или воспринимаем ровно настолько, насколько сделаем. Не больше, чем «придумали». Причем в слово «придумали» мы, опять-таки, не должны вкладывать никакого рассудочного смысла, смысла ментальной операции — так как мы имеем дело здесь с процессами, а не с операциями, которые контролируются нашей волей и сознанием и тем самым выполняются дискретно. Все наши смысло-извлекающие операции в той мере, в какой они контролируются сознанием и волей, — дискретны. Смысл, по определению, дискретен. А мы, повторяю, имеем дело с непрерывно действующими процессами, связанными с проблемой кристаллизации, когда непрерывность существует в измерении понимания и извлечения смысла. И поэтому эмпирический акт извлечения или неизвлечения смысла для нас небезразличен. Он не может быть представлен как идеально совершающийся в точке. Скажем, разница полов между детьми должна быть, казалось бы, видима и ребенку и мне. Поскольку любая передача знания предполагает преобразование в идеальной точке и называется обучением. А мы приняли за фундаментальное основание, что это невозможно. Такого факта, как разница полов, для ребенка не существует. И ни из какой системы внешнего наблюдения он не может прийти к этому факту. То есть преобразованность наблюдения в знании о разнице полов нельзя предположить совершившейся. Ибо что такое идеальная точка? Это когда мы предполагаем, что сами преобразования не занимают времени, не вносят ничего нового и их можно принять за совершившиеся.