Мария Хевеши - Толпа, массы, политика

Столь же характерным русским явлением, как и нигилизм, он считает народничество, которое исходило из убеждения, что «в народе хранится тайна истинной жизни, скрытая от господствующих культурных классов…» Чувство вины перед народом играло огромную роль в психологии народничества. Интеллигенция всегда в долгу перед народом и она должна уплатить свой долг. Вся культура, полученная интеллигенцией, создана за счет народа, за счет народного труда. Народ есть коллектив, к которому интеллигенция хочет приобщиться, войти в него. «Ни один народ Запада не пережил так сильно мотивов покаяния, как народ русский в своих привилегированных слоях» [121] Там же. С. 49. .

Бердяев показывает, что это отношение к народу было перенесено и на пролетариат, который марксизм наделил мессианской ролью. «На него переносятся свойства избранного народа Божьего. Он — новый Израиль. Это есть секуляризация древнееврейского мессианского сознания, рычаг, которым можно будет перевернуть мир, найден… Маркс создал настоящий миф о пролетариате. Миссия пролетариата есть предмет веры. Марксизм не есть только наука и политика, он есть также вера, религия. И на этом основана его сила» [122] Там же. С. 81–83. . По Бердяеву марксисты-большевики оказались гораздо более привязаны к русской традиции, чем меньшевики.

Для русских революционеров революция всегда была религией и философией, а не только борьбой, связанной с социальной и политической стороной жизни. Они восприняли прежде всего мессианскую, мифотворческую сторону марксизма, допускавшую экзальтацию революционной воли. Именно русский марксизм, считает Бердяев, показал, как велика власть идеи над человеческой жизнью, если она всеохватывающая и соответствует инстинктам масс. Коммунистическая революция в России совершалась как религия пролетариата. «В то время иллюзии революционного народничества были изжиты, Миф о народе-крестьянстве пал. Народ не принял революционной интеллигенции. Нужен был новый революционный миф. И миф о народе был заменен мифом о пролетариате» [123] Там же. С. 88. . Именно из этого положения Бердяев приходит к выводу, что коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа. Он воплотил в себе и жажду социальной справедливости и равенства, признание трудящихся высшим человеческим типом, сектантскую нетерпимость, враждебное отношение к культурной элите. Народ от веры в мистическую власть земли перешел в веру во всемогущество техники и «по старому инстинкту стал относится к машине как к тотему».

Для темы нашего исследования интересно, что для Бердяева «революция иррациональна, она свидетельствует о господстве иррациональных сил в истории… Революция всегда является симптомом нарастания иррациональных сил. И это нужно понимать в двойном смысле: это значит, что старый режим стал совершенно иррациональным и не оправдан более никаким смыслом, и что сама революция осуществляется через расковывание иррациональной народной стихии… Революционеры-организаторы всегда хотят рационализировать иррациональную стихию революции, но она же является ее орудием… Революция есть судьба и рок» [124] Там же. С. 106. .

Для народного сознания, пишет Бердяев, большевизм был русской народной революцией, разливом буйной народной стихии. В русской революции произошло расковывание и сковывание хаотических сил. Народная толща, поднятая революцией, сначала сбрасывает с себя все оковы, поэтому приход к господству народных масс грозил хаотическим распадом.

Бердяев констатирует, что народные массы были «дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, который был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться» [125] Там же. С. 109. . Он обращает внимание на то, что как и всякая большая революция, эта революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы. «В русском народе обнаружилась огромная витальная сила, которой раньше не давали возможности обнаружиться». И дальше он отмечает, что большевистская масса принесла с собой стиль разложившейся войны, она была груба и не могла быть иной.

Характеризуя большевизм, Бердяев подчеркивает, что он воспользовался всем тем, что было свойственно русскому народу с его религиозностью, догматизмом, максимализмом, исканиями социальной правды и царства Божьего на земле, мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России. Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности. При большевизме миссия русского народа осознается как осуществление справедливости и правды во всем мире.

Весьма близки к бердяевскому пониманию особенностей русского народа и его истории размышления М. Горького в его «Несвоевременных мыслях», в которых мы читаем: «Русский народ — в силу условий своего исторического развития — огромное дряблое тело, лишенное вкуса к государственному строительству и почти недоступное влиянию идей, способных облагородить волевые акты. И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывают быть духовным водителем мира, Мессией Европы… Костер зажгли, он горит плохо, воняет Русью. грязненькой, пьяной и жестокой, и вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира». В связи с Октябрьской революцией он говорит о взрыве зоологических инстинктов, о русском бунте, а не о победившей социальной революции.

Все эти размышления русских мыслителей, вызванных событиями Октябрьской революции, об особенностях и судьбах русского народа не имели в своей основе пренебрежительного отношения к нему, они были связаны с болью за этот народ, со стремлением осмыслить, что лежит в истоках уготованной им судьбы. И некоторые из них усматривают в этом чисто иррациональные, психологические моменты. Так М. Волошин в своих лекциях 20-го года говорит: «Россия в лице своей революционной интеллигенции с такой полнотой религиозного чувства созерцала социальные язвы и будущую революцию Европы, что сама не будучи распята приняла своей плотью стигмы социальной революции, Русская революция — это исключительно нервно-религиозное заболевание» [126] Волошин М . Россия распятая. Лекции. Выход из транса. М., 1995. С. 167–168. .

Почти те же ноты слышны у Ф. Степуна в его «Мыслях о России», где он пишет о том, что исчезновение чувства религиозного странно совпадает с нарастанием религиозного отношения к предмету своего служения — народу. В одержимости русской интеллигенции темою общественного служения ясно слышатся почти религиозные ноты.