Владислав Бугера - Сущность человека

В этой связи рассмотрим становление еще одной характерной черты эпилептика — его педантичности и аккуратности.

В начальных стадиях болезни названные качества появляются как способ компенсации первичных дефектов. Так, например, только при помощи тщательного, последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и правильно выполнить задание. Тщательное выполнение отдельных звеньев задания требует от эпилептика в ходе болезни все большего внимания, пока, наконец, не становится главным в его работе.

Мастер по холодильникам, хороший работник, но делает работу чрезвычайно медленно. Он не только устраняет данную поломку, но разбирает весь мотор, просматривает его, если заметит царапину на ручке или дверце холодильника — обязательно закрасит их.

Происходит перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия. Это было показано экспериментально в дипломной работе Н. Калиты, которая исследовала уровень притязаний больных эпилепсией с помощью оригинальной методики: картинки, которые давались, различались друг от друга количеством элементов изображения. Требовалось за определенное время найти эти различия. В исследовании Н. Калиты уровень притязаний не вырабатывался у большинства больных эпилепсией. Они застревали на каждом конкретном задании и с удовольствием начинали искать различия в картинках, находя при этом самые малозначительные, которые не отмечали здоровые испытуемые.

Полученные результаты не означают, что у больных вообще нет уровня притязаний, но если данный набор заданий был для здоровых лишь предлогом для выявления уровня их притязаний, то у больных само исполнение заданий становится смыслом работы.

Таким образом, при эпилепсии происходит компенсация первичных дефектов, но компенсация неудачная, приводящая к деградации поведения» [205, с. 50–52].

Если бы дети-эпилептики воспитывались в обществе, где всякий человек всякому человеку — не начальник, подчиненный или просто чужой, а друг, товарищ и брат; если бы они росли в единой большой семье, где все дети — не чужие друг другу, и ни один взрослый не является чужим ни одному ребенку; если бы их припадки и тугоподвижность их мышления не оказывались поводом для их унижения и эксплуатации сверстниками и взрослыми, как это неизбежно происходит в классовом обществе с каждым таким ребенком, начиная с его раннего детства, — тогда у таких детей не формировались бы ни угодливость, ни брутальность. В гораздо меньшей мере развивалась бы и сверхпедантичность, перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия: когда ты работаешь для своих друзей и подруг, искренне любящих тебя , а не для начальника или чужого тебе заказчика, стремление хорошо сделать свое дело сопровождается гораздо менее выраженным повышением уровня тревожности, чем то, которое заставляет эпилептиков, живущих в классовом обществе, уделять чрезмерное внимание каждой незначительной мелочи. Одним словом, припадочные дети в бесклассовом обществе не получали бы такие уродства характера (которые в гораздо большей мере повинны в деградации психики эпилептиков, чем врожденные органические изменения в из мозгу и вызванные этими изменениями припадки, «абсансы», «эквиваленты» и прочие измененные состояния сознания), какие они с печальным постоянством приобретают в обществе отчуждения.

Если человечество доживет до бесклассового общественного строя, то в лице детей-эпилептиков, воспитанных при этом строе (если, конечно, генуинную эпилепсию не научатся предотвращать еще до возникновения бесклассового общества), оно обретет наилучшее доказательство того, что «эпилептический характер» вовсе не заложен в генах, но впечатывается в детей обществом, в котором преобладают отношения авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности.

Итак, мы убеждаемся еще и на примере врожденных эпилептиков, что характер «здания» человеческой психики нельзя понять, исходя из исследования его «стройматериалов» — органического состава головного мозга, а также происходящих в последнем физических и химических процессов. Напротив, нужно сперва изучить характер функционирования и закономерности развития психики данной личности (индивида или коллектива), а затем уж, исходя из результатов такого изучения, объяснить, почему данные психические процессы реализуются именно через такие, а не через другие органические процессы в мозгу. Однако не нужно следовать примеру Юнга — и искать закономерности функционирования и развития психики в ней самой: в противном случае кончите тем, что припишете ей какие-нибудь «архетипы» и объявите их вечными и неизмеными (как это и произошло с Юнгом). Начало, структурирующее психику и движущее ею, следует искать в отношениях управления и собственности, в их развитии, движимом развитием производительных сил ; при этом в учителя себе взять можно и Юнга (не как философа, а как психолога-практика), но еще бы лучше — Б. В. Зейгарник, Э. Фромма, отчасти В. Райха и других психологов, пытавшихся заниматься психоанализом по-марксистски, а марксизм обосновывать с помощью психоанализа.

(16) А затем воспроизведенное Вильгельмом Райхом в одной из лучших его книг — «Вторжение принудительной сексуальной морали» («The invasion of compulsory sex-morality»), не раз издававшейся на английском языке, но, кажется, так до сих пор и не переведенной (к великому сожалению) на русский.

(17) Хотя воля к власти — ревнивое желание быть единственной любимой игрушкой своего мужчины и в этом смысле обладать им — тоже, разумеется, присутствовала. Вообще говоря, эти три противоположности — воля к власти, воля к подчинению и воля к бунту — не только постоянно встречаются у одного и того же человека в его отношении к одним и тем же людям, но и неизменно оборачиваются друг другом. То же верно и по отношению к таким противоположностям, как потребность индивидуальной личности в других людях и ее же заинтересованность в дистанцировании от них. Наконец, если рассмотреть все эти пять противоположностей в едином комплексе, как единое противоречие , то окажется, что и по отношению к такому противоречию будет всегда верно утверждение, что все входящие в него противоположности превращаются друг в друга и скрывают друг друга в своей глубине, сущности, основе.

(18) Обратите внимание, уважаемые читатели, как плавно мы с вами перешли от анализа случаев любовного бреда при шизофрении к анализу чувства любви у психически здоровых людей… В этом нет ничего удивительного, поскольку и у псих-больных, и у псих-здоровых (кстати, между теми и другими нет китайской стены: все люди, особенно в классовом обществе, расположены между двумя полюсами — психическим здоровьем и нездоровьем, — в разной мере ближе либо к тому, либо к другому) членов одного и того же общества психика сформирована этим самым обществом, его противоречиями и проблемами.