Людмила Салдадзе - Ибн Сина Авиценна

Миллер принес телеграмму. Пол мира перевешивает этот маленький синий листок! На нем слова Ленина, честно осознающего опасность: «Перед нами снова трудное положение, — открыто признается он своей разоренной стране, — и снова еще раз попытка международного империализма задушить Советскую республику двумя руками: польским наступлением и наступлением Врангеля…» [18] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, стр. 830. .

«Прекрасно, — думает эмир, — надо продержаться месяцев пять, а там, когда с красными будет покончено, я стану единовластным хозяином Средней АЗИИ. Только бы продержаться… Регулярных войск у меня мало, всего три тысячи. Правда, есть еще 50 тысяч крестьян, не уплативших налог, причем каждый знает: за малейшую провинность будет до смерти забит его сын. Но не ударят ли именно они мне в спину?»

Вчера эмир устроил смотр афганским солдатам и, довольный, подарил афганскому консулу Абдуллу Курда-колу золотые часы. Афганцы пойдут в бой, как львы, потому что в душе у них Коран.

Но бухарцы?..

Большой занозой сидел у эмира в сердце этот вопрос.

Судя по тому, как стали напиваться русские офицеры, приходя с плацев в кельи караван-сарая Хакимы-ойим, они не верят в Антанту, — ведь это уже четвертый этан гражданской войны, четвертая попытка уничтожить большевиков.

Тревожится, не спит по ночам и народ. Говорят, ходит какой-то ремесленник по гулким ночным улочкам до рассвета, опутанный думами. «А может, это Ибн Сина ходит?..» Эмир вздрогнул и прочитал короткую молитву.

«Мы дошли до берегов океана гибели», — написал кто-то прямо на воротах Арка на следующий день после спектакля с чучелом, устроенном Бурханиддином-махдумом.

Эмир поморщился от грубости приема. «Торопится Бурханиддин, нервничает, теряет культуру. А это признак гибели».

По выздоровлении Али суд возобновился.

— Итак, мы остановились на том, — начал говорить Бурханиддин-махдум народу, собравшемуся на площади Регистан, — что отец Ибн Сины перевез свою семью из Афшаны в Бухару в 985 году, когда Хусайну было пить лот.

— Подождите! — крикнул кто-то из толпы. — А ведь вы так и не нашли защитника обвиняемому! Как бы не разгневался на нас за это аллах. — Я сам буду его защищать, — улыбнулся Бурханиддин. — Уважаемый Али, если вы согласны, поставьте, пожалуйста, здесь крест, — и он протянул крестьянину бумагу.

Али шарахнулся от бумаги так, что с треском ударился о стену.

— Позвольте, я буду его защищать, коли уж вылечил его, — сказал, выходя из толпы, Муса-ходжа. — Ведь каждому дорога своя работа. — Это точно, — засмеялись в толпе. — Я вот, когда вылеплю кувшин, трясусь над ним больше, чем над честью жены!

И разом смолкли — из Арка в окружении мулл Шел сам эмир. Поздоровавшись с народом поклоном, он скромно встал в стороне ремесленников, смешавшись с ними одеждой.

«Уж не сошел ли эмир с ума? — подумали бухарцы, разглядывая Алим-хана. — Или сон все это?»

Шейх аль-ислам совершил молитву.

— В прошлый раз вы, должно быть, убедились, — начал говорить Бурханиддин, обращаясь к Али, — что и отец Ибн Сины был в достаточной степени еретик. Так что вдвойне было преступно читать во всеуслышание стихи его безбожного сына. И вдвойне был прав наш эмир, запретивший даже имя Ибн Сины произносить!

— Я пока ничего такого преступного о Хусайне ибн Сине не узнал, — растерянно произнес Али.

— Вы правы. Не будем торопить справедливость. Она должна созреть в искренности и доброте. — Бурханиддин открыл ветхую рукопись. — Я думаю, Абдуллаха позвал в Бухару Нух — 23-летний уже эмир, — начал он дальше рассказывать об Ибн Сине. — Военачальники Фаик и Симджури совсем разорили страну. А может, Абдуллах переехал в Бухару из-за Хусайна, чтобы начать давать ему образование, и придворная жизнь по-прежнему не интересовала его? Как бы то ни было, но в 985 году «ко мне пригласили учителя Корана и учителя словесных наук» пишет о себе Ибн Сина, Изучение Корана с пяти лет — вещь необычная, а тем более занятия словесностью, которые включают в себя изучение арабского языка и арабской литературы. Занятия с учителем Корана преследуют одну цель: научить художественному, нараспев, чтению священной книги. Взрослые добиваются этого за пять-шесть лет, Ибн Сина же добился за… один год.

В толпе раздались восторженные голоса.

— Ну, я думаю, здесь преувеличение, — улыбнулся Бурханиддин. — Скорее, это один из примеров народного осмысления жизни своего любимца, источник остроумных и благоговейных о нем легенд. А вот легенда, созданная самой эпохой: в то время, когда пятилетний Ибн Сина взял в руки первую в своей жизни книгу, в арабской Испании гениальный аль-Манзур, друг матери халифа, отдал на священную расчистку богословам библиотеку его мужа — халифа Хакима И, состоявшую более чем из 400 тысяч книг. Представьте, поднимается над Испанией, на другом конце от Бухары, мощный черный столб дыма, а в нем мечутся ослепительные, стремительно взлетающие к небу, ярко-красные искры, словно мысли еретиков, которые не хотят умирать. И растет в это время, зреет в далекой Бухаре новый еретик! Поистине, наш мир — это мир возникновения и уничтожения…

Али слушает Бурханиддина и видит маленького Хусайна, переворачивающего ветхие страницы древних рукописей в лавках седых бухарских книготорговцев. С молитвой на устах они переносят полустертые буквы на новую хрустящую бумагу. Стекает с кончика их остро заточенных тростниковых перьев, блестящих от туши, вечная, неистребимая жизнь книг…

А вот другая вечность. Огромная коричневая бешеная река с грохотом обрушивает куски своего высокого берега с постройками и людьми, стадами и деревьями в клокочущую стихию воды. Отец реки не видит, отец думает и цифрах и задания эмира, пославшего его за деньгами и юго-западные земли. Б памяти же маленького Хусайна природа прочерчивает болезненно-прекрасный след своего непостижимого могущества.

Ну, а раз Ибн Сина ездил с отцом на Джейхун, о чем он напишет потом в «Книге исцеления», то, конечно же, они проезжали и мимо селения Варахша, лежащего на пути из Бухары в Хорезм, и маленький Хусайн с ужасом оглядывался, вцепившись ручонкой в отцовскую руку, на остатки дворца, где были убиты когда-то два эмира-тюркюта. За четыре года до рождения Ибн Сины дворец этот разобрали, и отец показывал Хусайну новое его здание, строящееся у въезда в Бухару. В основание дворца укладывали бревна, пропитанные той давней тюркютской кровью.

И это — вечность… Повторяющаяся вечность кровавых дорог к власти.

Шкалой вечности была и сама Бухара, пыль которой отряхивали с ног в далеком Китае и Руме [19] Рум — Византия. . Река Зеравшан, стекая с ледниковых вершин, слепнет в песках недалеко от Джейхуна, так и не добежав до него. Она словно мать, заплатившая за жизнь ребенка смертью. Ребенок: ее — Бухара.