Александр Перцев - Странная философия ненасилия

Вообще говоря, не будет ошибкой считать, что товары произошли от трофеев. Первоначально предмет, отбитый в бою у врага, свидетельствовал о доблести его нового владельца, а потому давал последнему дополнительный престиж. Затем выяснилось, что можно завладеть престижным «иноземным» предметом, отнюдь не рискуя собственной жизнью — в результате взаимовыгодного обмена. Наблюдение за тем, как становился «дикий капитализм» в России 90-х годов, показало всем, насколько относительна грань между воином и бизнесменом. Бизнесмены с оружием обороняли свои торговые точки, а «воины улицы» заключали торговые сделки. Иногда, впрочем, это были одни и те же лица. Выражаясь на их сленге, княжеские дружины на Древней Руси представляли собою всего лишь «крыши», обеспечивающие безопасность торговли.

Если мы откажемся от идеализированного представления о князе как рыцаре без страха и упрека, который стремился навоеваться, ни на секунду не задумываясь о собственной выгоде, и будем представлять себе реалистично мыслящего человека, который с оружием в руках защищал торговлю своей державы и прокладывал новые торговые пути, то наше видение вопроса совершенно изменится. Если война с врагом время от времени переходит в торговлю с ним как с партнером, а торговля с партнером периодически переходит в войну с ним как с врагом, то мы получаем объяснение того, как родилось знаменитое правило: «Обращайся со своим другом с учетом того, что он в будущем может стать твоим врагом; с врагом же обращайся как с возможным другом в будущем». Именно на такой прозаичной экономической основе и произросла знаменитая рыцарская этика, которая требовала перехода на следующую ступень в нашей шкале.

Во враге-партнере или в партнере-враге следовало всегда видеть подобного себе человека, несмотря на сегодняшние обстоятельства. Сегодня они сложились так, что мы воюем. Но и воевать надо так, чтобы не терять достоинства и уважения со стороны противника — если ты подл и коварен на войне, он после заключения мира не станет торговать с тобой. По той же причине воин противной стороны заслуживал достойного обхождения в плену и заботы в случае ранения. Ведь обстоятельства меняются, а честь и достоинство должны быть незыблемы и существовать независимо от обстоятельств. Во враге стали видеть если не равного, то подобного себе человека, который заслуживает точно такого же обращения, которого хотелось бы тебе в случае военной неудачи. Ему не следовало делать чего-то такого, чего бы ты не хотел, чтобы делали тебе.

Сказанное не означает, что войну можно было заменить торгом всегда и при любых условиях. Вовсе нет: были вещи поважнее богатства. Честь и достоинство отстаивали в нешуточных поединках. Однако теперь, на описываемой нами позиции, рыцарский кодекс уже стал предусматривать и свод правил для честного ведения поединка. Поздние его отголоски мы находим в дуэльных кодексах. Таким образом, мы уже имеем дело с этикой суровой борьбы, которая может закончиться ранением и даже смертью. Однако эта борьба уже введена в жесткие рамки, нарушение которой сурово карается.

Сделаем следующий шаг вправо по нашей шкале — и увидим, как в очередной раз уменьшается использование силы и увеличивается «ненасилие». Следующая позиция подразумевает переход от жестокой реальной войны с применением оружия к холодной войне. Война реальная переходит в войну виртуальную, словесную, психологическую. Противостоящие стороны стремятся запугать противника и поднять дух собственных воинов. Для этого в рядах всех армий на свете были специальные жрецы-пропагандисты. Благодаря ним противники могли долго балансировать на грани конфликта, ограничиваясь воинственной риторикой.

Каждый из пропагандистов не только превозносит реальные или мнимые достоинства собственной стороны, но и пытается найти для этого всевозможные «обоснования» — не только из сферы истории и культуры, но даже из области метафизики. Да, именно из области метафизики, из области философии, поскольку именно такой видит роль философа в годы войны Данилевский в книге «Россия и Европа»: философы воюющих держав должны вести свою войну, стремясь подавить и победить оппонентов. Это — настоящая воинствующая философия, которая может быть поставлена на службу не только борющейся нации, но и на службу борющегося класса (так понимал свой «воинствующий материализм» Г.В. Плеханов.)

Здесь пришло время напомнить, что первоначально слово «полемика» означало у древних греков вооруженную борьбу воинов — вплоть до полной победы над противником и его гибели. Лишь затем это слово стало означать словесную перепалку без всякого рукоприкладства. Однако этика диспута, вплоть до современной защиты диссертации, сохранила очень многое от этики рыцарских турниров. Секретарь ученого совета выполняет роль герольда, возвещающего о прибытии рыцаря словесного боя на состязание. Оппоненты выступают в роли его противников. Благородная публика присуждает победу бойцу, который проходит этот обряд посвящения в рыцари.

Столкновения философов на диспутах постепенно привели к выработке своего собственно свода рыцарских правил и приемов ведения борьбы. У них тоже сложилась общеобязательная система положений и аргументов — подобная различным видам оружия на рыцарских турнирах или гладиаторских боях. К примеру, сражение материалиста и идеалиста можно сравнить со сражением двух гладиаторов, один из которых вооружен сетью и трезубцем, а другой мечом и щитом. И то и другое представляет собой хорошо известное оружие, в обращении с которым существует известные, давно отработанные приемы. Опытный гладиатор при нужде может сражаться и тем, и другим оружием, но, разумеется, у него есть свое излюбленное. Точно также и философ-полемист вполне мог бы сражаться, вооружившись материалистическим аргументом, против идеалиста, а при нападении материалиста сумел бы отбиться, мастерски используя арсенал идеализма. Чтобы убедиться в умении философа владеть и тем, и другим оружием, блистательно использовать и материалистические, и идеалистические аргументы, достаточно почитать, к примеру, философские диалоги Дж. Беркли. Но у каждого философа есть излюбленный вид оружия, которому он отдает предпочтение. Менять материализм на идеализм или обратно считается в философском кодексе делом постыдным.

Философы-полемисты, способные вести «холодную войну» с врагом и отстаивать интересы государства перед своим собственным народом, конечно же, используются государством. Но и они тоже умело используют государств для распространения своих идей. Правда, полномасштабное взаимоиспользование философии и государства начинается только в новое время. До этого государство пребывало в счастливом альянсе с богословием. Существовала достаточно откровенная теория двух мечей, которые всегда были в распоряжении церкви: она обходилась в своих сражениях мечом духовным, но в случае необходимости на защиту веры от иноверцев, еретиков и раскольников привлекался вполне материальный меч государства.