Константин Захаров - Для чего мы живем?

Следует признаться, что автор этой книги с некоторым предубеждением относится к слову «философия». Кажется, что за ним зачастую скрывается отвлеченная от жизненных нужд интеллектуальная игра, представляющая живой интерес лишь для ее непосредственных участников. Возможно, причиной тому является заметное сужение предметной области философии, теснимой с разных сторон наукой и религией. В то время как закономерности процессов, происходящих в природе и социуме, достаточно успешно изучаются различными научными дисциплинами, а основные проблемы духовной жизни — опять же не без успеха — пытается решать религия, философия как будто замкнулась на себя, предпочитая исследовать отдельные аспекты собственной истории и методологии.

Между тем область наших знаний включает в себя сегмент, сравнительно далекий от сферы интересов как науки, так и религии и остающийся, так сказать, исконной вотчиной философии. Это наша повседневная жизнь в ее привычных проявлениях, т. е. жизнь как таковая. Именно с осмысления обыденных явлений человеческого сознания и окружающего мира начинала философия поиски истины в ранний период своего развития, и нередко за их поверхностным слоем ей открывались глубины, ведущие нас к самой сути вещей. Представляется, что такой подход к познанию реальности не до конца исчерпал себя. Кроме того, он, пожалуй, наилучшим образом отвечает стремлению философии приблизиться к научным формам познания.

Научный метод, как известно, базируется на изучении повторяющихся в природе или воспроизводимых в условиях эксперимента явлений. Очевидно, что повседневная жизнь тоже представляет собой регулярно повторяемый опыт. Разумеется, правомерно сомневаться в том, насколько такой опыт может быть содержателен. На первый взгляд лишь наука, с ее способностью глубоко проникать в природу явлений, позволяет получать подлинные знания о мире. Однако, углубляясь средствами науки в изучаемые явления, мы всякий раз подходим к новому пределу, на котором вынуждены — пусть лишь на время — остановиться. Таким образом, в научном познании мы всегда остаемся на поверхности явлений, никогда не достигая «дна». И при этом в силу узкоспециализированной направленности своих изысканий рискуем оказаться в ситуации, когда, выражаясь фигурально, за деревьями перестает быть виден лес.

Философия же, не располагающая инструментарием для подобного «препарирования» реальности, в определенных случаях может компенсировать это широтой охвата рассматриваемых явлений. Явления, широко распространенные и наблюдаемые практически постоянно, представляют собой в этом смысле очень удобный материал для исследования. И если нас интересует общая картина мира как целого, то философия дает нам даже больше шансов для ее постижения, чем наука.

Еще один сомнительный момент в философском подходе к познанию действительности — это способ описания результатов опыта. В самом деле, все попытки философии создать собственный понятийный язык, эквивалентный научной терминологии, похоже, не увенчались успехом. Природа философского знания такова, что его практически невозможно свести к какому-либо адекватному подобию математических формул (а это единственный по-настоящему универсальный язык, характерный для науки). Любые философские термины, как бы строго они ни были определены, неизбежно растворяются в потоке общеупотребительных слов, без которых философу никак не обойтись. Более того, при сочетании этих двух лексик возможны смысловые искажения и самих терминов, и привычных слов. В итоге это иногда приводит к тому, что философские понятия и суждения позволяют давать им различные толкования. Отсюда и трудность верификации философских истин.

Однако многие науки тоже сталкиваются с похожими проблемами. Так, например, в физике возможны не верифицируемые ошибки на этапе интерпретации результатов опыта и выбора соответствующей им математической модели, если за пределами диапазона, охваченного в данном опыте, исследуемое явление имеет принципиально иные количественные характеристики. То есть и «язык» физического опыта, не говоря уже о языке логических суждений, может искаженно передавать истинный смысл явлений.

Вместе с тем необходимо понимать, что ошибки тоже являются этапами на пути к истине, приближающими нас к цели. И хотя огрехи логики могут быть не столь очевидны, как расхождение физической теории с экспериментальными данными, тем не менее и они поддаются выявлению и исправлению, поскольку всякая логика основывается на наблюдаемых закономерностях явлений, а значит, может быть ими подтверждена или опровергнута.

Хочется надеяться, что в этой книге по крайней мере удалось свести к минимуму возможные ошибки, связанные с недопониманием, благодаря доступности изложения. С другой стороны, есть опасение, что именно простота и краткость изложения способны ввести в заблуждение. Поскольку излагаемые идеи сами по себе достаточно сложны и выходят за рамки привычных представлений, то они, возможно, требуют более сложного и углубленного описания. То же, что получилось, скорее напоминает каркасную конструкцию, которая задает «архитектуру» философской системы, но нуждается в достраивании, заполнении оставленных пустот. Это, безусловно, затруднит работу читателя, но последняя должна быть вознаграждена тем новым знанием, которое он сможет почерпнуть (что не зазорно делать из любого источника) или к обретению которого представленный материал во всяком случае может его подтолкнуть.

Употребленное выше словосочетание «философская система» означает прежде всего то, что в данной теоретической конструкции присутствуют свои гносеология, онтология и этика. В целом же она, конечно, являет собой довольно схематичный набросок. Но это не столько результат небрежности, сколько выражение определенной позиции. Слегка перефразируя Анри Бергсона, ее можно сформулировать так: философия — это не выстраивание умозрительной системы, а способ наивно всматриваться в себя и вокруг себя. При таком подходе не следует рассчитывать на то, что будет достигнут конец пути, воплощенный в окончательной, во всех деталях проработанной теории. Живая, развивающаяся мысль во многом предпочтительнее застывшего слепка — посмертной маски пусть даже и великих идей.

Прежде чем перейти к главным разделам книги, необходимо пояснить ее подзаголовок. В сущности, он лишь отражает очевидный постулат о том, что всякое представление о реальности есть проявление бытия познающего субъекта. Эта аксиома послужила отправной точкой при формировании мировоззренческой концепции, основы которой будут излагаться далее. Кроме того, обычно считается, что над подобным построением должна располагаться вывеска с каким-нибудь «измом» в конце, и субъективный реализм для этого вполне подходит.