Владимир Библер - Что есть философия?!

В наших учебниках обычно ограничиваются этим “примером” — бытийной характеристикой триады, но при таком ограничении и пример этот — бессмыслен.

Дело в том, что в сфере сущности, то есть в ответе на вопрос, что в сущности происходит с вещами (а не просто во внешней их видимости), вовсе не действует закон триады как закон “перехода”, который я сейчас проанализировал. Триада в сфере сущности — невероятно сложная и тонкая проблема. Это — проблема рефлексии. Снова — простейший “пример”. Возможность и действительность! Возможность не предшествует действительности, но является одной из рефлектирующих сторон самой действительности, взятой в самом широком смысле, Здесь уже не работает “триада — переход”, здесь “правит бал” — “триада — рефлексия”…

Наконец, развитие. — Это форма триадного движения в целом, категориального строя любой логики как некой системы.

Для Поппера даже этой диалектической азбуки как будто бы не существует вообще. Нет, я не прав, все же — существует. На первой странице своей статьи он говорит мимоходом: “Правда, у Гегеля какое‑то странное значение имеет ссылка на категории, но от этого мы сейчас отвлечемся”. Но как можно говорить о триаде: тезисе, антитезисе и синтезе, отвлекаясь от той действительной сферы, в которой она работает в гегелевской логике? В диалектике вообще!

Конечно, эту элементарную схему триады (скажем, в ее гегелевском построении) можно и следует критиковать. В своих работах я не раз критиковал, в частности, сведение “логического строя” — к строю “категориальному”. В таком “сведении” и субъект логики и “логический субъект” (предмет мышления) исчезают в системе предикатов, “атрибутов”. Но, в любом случае, спорить с оппонентом возможно (и корректно) лишь входя в действительный ход его рассуждений.

Но главное в этом триадном ходе рассуждений — идея внутреннего развития теоретической мысли; философской мысли — по преимуществу. Главное — идея внутреннего критерия логической истинности (ср. Эйнштейн) в его сложном единстве с “внешним критерием”, с логикой отношения: “понятие — предмет понимания”. Вот здесь могла бы начаться особенно плодотворная критика гегелевской “триады”. К сожалению, эта возможность Поппером оставлена в стороне.

Теперь— in media res.

7. Принимая упрощенный вариант “триады”, то есть сводя его к частному случаю метода проб и ошибок и отождествляя триаду как форму развития философской логики с частной критикой собственно научных теорий, Поппер обрушивает весь свой критический арсенал на действительное средоточие диалектики — идею диалектического противоречия.

“Самые серьезные недоразумения и путаница возникают — как утверждает Поппер — из‑за расплывчатости, с которой диалектики говорят о противоречиях…” Хорошо, дескать, что диалектики стремятся обнаружить противоречия в недрах теории, но плохо то, что не жаждут ликвидировать эти противоречия, очистить от них теорию. Наоборот, диалектики веруют, что противоречия должны быть углублены, что они неустрашимая насущная суть действенного научного понятия. Это уже ни в какие двери не лезет. Любые покушения на закон тождества, на закон исключения противоречий, на закон исключенного третьего — губительны и безобразны, потому что… Дальше следует коронное открытие позитивистских критиков диалектики:

“В случае признания двух противоречащих друг другу утверждений, придется признать какое угодно утверждение… Из пары взаимопротиворечивых утверждений можно с полным правом вывести все, что угодно”…

Итак, для Поппера — противоречие — это то, что надо искоренить из теории. Для Гегеля — противоречия — это неустранимая суть понятия, определение логической его структуры. Казалось бы, никакое поле взаимопонимания между Гегелем и Поппером невозможно. Но все горе в том, что они говорят о противоречии в совершенно разных смыслах. У Гегеля (в диалектике в целом) речь идет вовсе не о “любом противоречии”; в таком усредненном, всеядном виде формальные законы тождества, исключенного третьего, противоречия абсолютно всесильны. (Всесильны — после процедуры такого усреднения.)

Нет спора: утверждения наличного факта: “да, это — стакан” или “нет, это — не стакан”, никак нельзя отождествлять; взятые в одно время и в одном отношении, они безоговорочно исключают друг друга. Утверждение “тело теперь находится здесь” и утверждение — “тело теперь не находится здесь” — несовместимы до тех пор, пока мы не возьмем под лупу логического анализа само понятие — здесь или — теперь. Но у Гегеля речь идет о противоречии только в последнем смысле. В уникальном, исключительном смысле.

Попытаемся уточнить — в каком именно.

Во — первых. Это — исходное для “любого” понятия — тождество (и противопоставление) — мысли и бытия. Мысль должна истинно определять бытие, но определять его как не тождественное мысли. Иначе это — не мысль. (Но — скажем, — ощущение, или восприятие, или…) Мысль должна быть тождественна бытию, но должна быть ему также контрадикторна и контрарна, противопоставлена — как некое инобытие. Причем для мышления Нового времени, для “познающего разума” особенность всей ситуации в том, что тождество мысли и бытия и вместе с тем невозможность их отождествить (тогда это не мысль, если она не мысль о чем‑то, не тождественном мысли в самом глубинном, онтологическом смысле), — это тождество осуществляется через некий медиатор “сущности”; в сущности, бытие есть понятие, в сущности бытие есть мысль. То есть в философской логике Нового времени (античность или средние века — это особь статья) тождество противоположностей реализуется в понятии не сразу, не прямиком, но в сложном движении мысли. Вне “медиатора” сущности, вне “среднего схематизма” гегелевской логики, вне категорий рефлексии бытие никоим образом не может быть тождественно понятию (здесь сходятся Кант и Гегель, об их расхождения я сейчас говорить не буду). Причем, чем более формально — логически точно определяется бытие, предметность, тем более с большей логической силой и парадоксальностью обнаруживается в понятии диалектико — логическое противоречие (об этом я еще скажу).

Во — вторых. Тождество противоположностей определяется Гегелем (и в любом варианте диалектики) в точке самозамыкания логической дедукции, то есть это есть обоснованное движением мысли диалектическое тождество начала логики и ее “окончания”, завершения. Это тождество предстает в целостной системе понятий, объединенных единой идеей. Для Гегеля — начало — чистая предметность. “Конец” — чистый Метод, чистая Идея. Соответственно, в научной структуре это тождество определимо только в целостной теории, своеобразном “мега — понятии” (из многих триадных переходов формируемом). Или, если определять в обобщенном (для Нового времени) кантовско — гегелевском варианте содержательной логики: в начале логического движения мысль и бытие наиболее жестко противопоставлены; в завершении логического пути они целиком отождествлены. Но логика в целом (и любая развитая теория) есть тождество противопоставления и — абсолютного тождества (в идее) мысли и бытия. Некое тождество противоположностей “во второй производной”.