Христоф Зигварт - Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

3. Признаком, отличающим суждение, άπόφανσις, от других форм речи Аристотель всегда называет лишь то, что ему свойственно быть истинным или ложным. De interp. 4. (λόγος), αποφαντικός ού πας, άλλ’έν ф το άληζεύειν ή ψεύδεζαι υπάρχει. Так же De anima III, 6.

4. Против Ulrici, Comp, der Logik. 2-е изд. § 72, с. 266, 267. Гегель, который обозначает суждение как акт определения понятия через самого себя, говорит сперва (Logik, Werke IV. 69): «Хотя предложение в грамматическом смысле имеет субъект и предикат, но поэтому оно не есть еще суждение. Для последнего необходимо, чтобы предикат относился к субъекту так, как относятся друг к другу определения понятий, т. е. как общее относится к частному или единичному. «Аристотель умер на 73 году своей жизни, в четвертом году 115 олимпиады» – это простое предложение, а не суждение. Но Гегель замечательным образом добавляет к этому: «О последнем речь могла бы быть здесь лишь тогда, если бы кто-либо в силу тех или иных причин подверг сомнению обстоятельства, время смерти или возраст этого философа, а кто-либо другой утверждал указанные числа. Так, известие «мой друг NN скончался» есть предложение; и лишь тогда оно было бы суждением, если бы возник вопрос, действительно он мертв, или же он только мнимоумерший». Таким образом, и согласно Гегелю всякое предложение является все же суждением, поскольку можно спрашивать об его истинности и требовать оснований для этого. Ср. также замечания Fr. Kern а (Die deutsche Satzlehre, 1883, c. 1 и сл.), которые лишь по ошибке направлены против логики, вместо того чтобы иметь в виду одностороннюю логическую теорию.

5. Е. Husserls своих «Logische Untersuchungen» (1 Teil 1900) выставил возражения против защищаемого здесь понимания. Возражения эти прежде всего касаются установленного нами отношения между логикой и психологией. Логика, по его мнению, должна быть совершенно независима от психологии как эмпирической науки; в качестве «чистой логики» она должна иметь безусловно идеальный облик. Здесь невозможно останавливаться в отдельности на всех его положениях, невозможно вскрыть недоразумения или отразить ложные выводы. Я удовольствуюсь тем, чтобы на примере нескольких характерных положений осветить разницу взглядов.

На с. 127 говорится: «По мнению Зигварта, это фикция, что суждение может быть истинным независимо от того, будет ли мыслить его какая-либо интеллигенция… Суждение, выражающее формулу тяготения, не было бы истинным до Ньютона, и строго говоря, оно было бы собственно противоречивым и вообще ложным».

Истинным или ложным в первоначальном смысле слова всегда может быть лишь какое-либо утверждение, какое-либо мнение. Но мнение, утверждение предполагает ведь необходимо мыслящего субъекта, который имеет это мнение и высказывает это утверждение. Гипостазировать «положения» в самостоятельные сущности – это мифология. Когда Husserl на с. 89 говорит о «противоположных обстоятельствах дела», которые совместно не могут быть истинными, то он смешивает «истинный» и «действительный» и допускает то же самое смешение понятий, как и Германское уголовное уложение, в котором (§ 263) говорит об «обманном изображении ложных фактов». Каким образом, факт, действительное, нечто, что произошло, – каким образом обстоятельства дела, которые существуют, как это они могут быть ложными? Ложным бывает мнение, сообщение о факте, но этот последний попросту есть, обстоятельства дела существуют. Если мыслящий субъект правильно понимает их, то его суждение истинно; если же он обманывается относительно обстоятельств дела, то суждение его ложно. Но там, где вообще не совершается никакое суждение, там нет ничего такого, относительно чего можно было бы предицировать истинное или ложное.

Планеты, конечно, задолго до Ньютона совершали движение таким же образом, как это соответствует формуле тяготения. Но до того, как Ньютон установил свою теорию (которую Husserl , впрочем, на с. 63 признает лишь вероятной гипотезой), для человеческого познания вообще не существовало никакого положения относительно этого, которое могло бы быть истинным. Теперь, конечно, благодаря своему содержанию, оно имеет значимость также и для прошедшего времени. Из того, что о положении, которое вообще никогда еще не мыслилось, нельзя утверждать, что оно истинно, – из этого Husserl заключает, что раньше оно было ложным. Разве можно о неродившемся человеке сказать, что он здоров, или сказать, что он болен? И если не является истинным, что он здоров, так как он ведь даже не существует, то разве отсюда вытекает, что он болен? Именно так и умозаключает Husserl. Подобно тому как он смешивает действительность и истинность, он смешивает простое отрицание с утверждением противной противоположности.

Своеобразные ожидания пробуждает эта идеальная «чистая логика», если она должна сделать возможными такие фокусы, достойное место для которых было бы в платоновском Евтидеме.

Или, быть может, Husserl хочет этим доказать то, что он развивает в другом месте, именно что (с. 68) между идеальным законом и реальным законом существует вечно неуничтожимое различие – что (с. 97) логический закон противоречия не имеет ни малейшего отношения ни прямого, ни косвенного к фактическому уничтожению противоречивого в мышлении – что он не содержит в себе ни тени эмпирического утверждения о каком-либо сознании и об его актах суждения? Ведь находит же он (с. 68 и сл.) «характерным для низкого уровня чисто-логических взглядов в наше время», что я могу-де измыслить какое-то идеальное мышление, в котором логическая необходимость была бы вместе с тем реальной, акты которого в действительности определялись бы логическими нормальными законами.

Но если логическое познание достигается нами не через посредство психологически естественно-необходимого течения мышления, то откуда в таком случае должно оно проникнуть в наше действительное сознание? И если бы фактическая невозможность противоречия не обнаруживалась в действительном, конкретном течении наших мыслей, то каким образом могли бы мы придти к вере в невозможность противоречия? Положения Husserl’n необходимо приводят к двоякому сознанию, эмпирически действительному, которое должно быть совершенно независимым от логического законодательства, и совершенно отличному от этого, идеальному сознанию, которое постигает вневременную истину. Но в таком случае этого последнего сознания можно достигнуть лишь путем экстаза, когда мы порываем с временным течением наших мыслей. Тут мы в недрах мистицизма.

Husserl составил себе такое понятие о психологии, согласно которому ее существенной задачей является подчинить эмпирическую духовную жизнь причинным законам «наибольшей всеобщности», словно для психологии на первом плане не должна идти речь об анализе самосознания и словно не тот же анализ должен открыть в последнем сознание логической необходимости, из которого мы и черпаем нормальные законы и идеал совершенного мышления. Из своего совершенно одностороннего понимания Husserl с оздает себе ветряную мельницу, с которой и сражается затем, исполненный воинственного пыла.