Христоф Зигварт - Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

21. Brentano (Psychologie vom empirischen Standpunkte. Bd. 1,1874, c. 266 и сл.) оспаривает обычное учение, что в каждом суждении имеет место соединение или разделение двух элементов. Существенным в акте суждения является-де признание или отвержение, которые имеют в виду предмет представления. Признание и отвержение есть-де совершенно иное отношение сознания к предмету, нежели акт представления. Но признание и отвержение касаются-де отчасти соединений представлений, отчасти отдельных предметов. В предложении «А есть» заключается-де не соединение признака существование с А, но само А есть тот предмет, который мы признаем.

То, что акт суждения заключается не просто в субъективном соединении представлений, – это, несомненно, верно, и ниже, в § 14, мы подробнее остановимся на этом. Но что существует будто бы такой акт суждения, который вообще не содержит в себе никакого соединения представления; что наряду с двучленными суждениями имеются также одночленные и что эти одночленные суждения также суть будто бы суждения существования – со всем этим согласиться я не могу. Ибо если я представляю некоторый «предмет» А, то для моего сознания он прежде всего дан как представляемый, мыслимый. Прежде всего отношение его ко мне таково, чтобы быть объектом моего процесса представления. Постольку я не могу его отвергнуть, так как я действительно представляю его. И если бы я хотел его признавать, то я мог бы признавать лишь то, что я его действительно представляю. Но это признание не было бы утверждением, что он существует. Ибо речь ведь идет именно о том, имеет ли он, помимо того, что я представляю его, еще дальнейшее значение, в том смысле, что он образует часть окружающего меня действительного мира, что он может быть мною воспринят, может оказывать действия на меня и на другое. Эту последнюю мысль я должен связать с простым представлением, если я хочу утверждать его существование. Когда я начинаю суждение «Вавилонская башня», то слова эти прежде всего являются знаком того, что я имею представление о Вавилонской башне, как оно вызывается библейским рассказом, и у слушателя точно так же возникает это внутреннее представление. Представление это просто имеется налицо и как таковое оно не может быть ни отвергнуто, ни оно нуждается в каком-либо признании. Но теперь спрашивается, какое значение имеет это представление. Если я заканчиваю суждение «Вавилонская башня существует», то я выхожу за пределы простого представления и утверждаю, что обозначенное словами может быть воспринято в каком-либо месте. Если я говорю «не существует», то я отверг не представление о Вавилонской башне, а мысль, что представление это есть представление о видимой и ощутимой вещи. То, что я признаю или отвергаю, есть, следовательно, та мысль, что данное представление есть представление о действительной вещи, следовательно, известную связь. Ср. ко всему этому вопросу мое сочинение «Die Impersonalien», с.50 и сл.

22. Ср. мои Impersonalien, с. 65 и сл.

23. В этом отношении правильно дефинирует, например Ибервег , § 67: «суждение есть сознание относительно объективной значимости субъективного соединения представлений». Подобным же образом Риль, ор. с.

24. Защитник объективной логики мог бы возразить, что суждение «это снег» хочет ведь высказать нечто о природе и свойствах вещи и что при его объективной значимости все сводится-де к тому, есть это действительно снег или нет. Это напоминало бы собой вопрос одного умного критика: откуда знают астрономы, что та звезда, которую они называют Ураном, есть действительно Уран? Предположим, (это вообще является условием употребления слов) что на известной стадии нашего познания «снег» с общего согласия обозначает нечто определенное и что наши наименования движутся в такой области, где они защищены от смешений, ибо различия данного не многочисленнее, чем различия наименованных представлений. В таком случае мы можем сколько угодно поворачивать и переворачивать утверждение, что это действительно снег: его объективная значимость будет сводиться к указанным выше моментам. Если же я вместо чувственно, достаточно охарактеризованного представления, как выше, возьму за основание строгое понятие с точно установленными признаками, тогда утверждение «это снег» будет означать следующее: это имеет все признаки снега, оно бело, состоит из кристаллов, которые расположены друг к другу под углом 60°, при 0° превращается в воду и т. д. Но ведь с объективной значимостью я не мог бы пойти дальше следующего утверждения: 1) что в настоящую минуту я воспринимаю правильно, мои чувства меня не обманывают и не дают мне иных впечатлений, помимо тех, которые вообще дает мне и другим тот же самый предмет; 2) что элементы этого образа, которые я различаю, вполне совпадают, в частности, с представлениями о белом, кристаллах, о таянии и т. д., которые я имею внутренне как прочное достояние, и подобно всем другим обозначаю этими словами; и следовательно, общий образ совершенно совпадает с тем, что я привык мыслить под словом «снег». И далее, я уверен, во-первых, в том, что я не забыл, что значит «белый» и т. д.; во-вторых, что я не отождествляю наглядно представляемого голубого или красного цвета с моим представлением о белом; что я, наоборот, необходимо должен полагать виденное и представленное как одно и то же. Иной объективной истинности и субъективной достоверности этого суждения нет и быть не может, пока общее как таковое существует лишь в моей голове и реально существует лишь единичное.

Можно было бы сказать: суждение «это снег» значит, что имеющееся налицо одинаково или подобно другому, единичному, которое я воспринял раньше, и это реальное сходство существующих вещей есть содержание моего суждения. Это, конечно, косвенно содержится здесь; но лишь постольку, поскольку эти отдельные вещи равным образом утверждаются как снег. Суждение лишь усугубилось бы.

Но могут спросить: разве всякая ошибка в этой области есть лишь грамматическая погрешность в обозначении или ложное восприятие, а не ошибочное подведение единичного под общее, так что в синтезе обоих представлений приравнивалось бы, следовательно, неодинаковое? Разумеется, это бывает, поскольку наши отвердевшие и надежно различающиеся и наименованные представления ни на одной стадии нашего акта суждения не оказываются достаточными для того, чтобы удовлетворить многообразию единичного. Τα μέν γάρ όνοματα πεπέρανται καί το των λόγω πλήθος, τα δε πράγματα τό άριζμόν απειρά έστιν (Arist de soph. el. 1). Это трудная задача науки – создать полную систему надежно различающихся и недвусмысленно обозначенных представлений предиката, которые делают невозможной никакую ошибку в подведении. Пока этот идеал не достигнут в целом и каждым индивидуумом, до тех пор всегда будут такие единичные представления, которые среди знакомых и обычных нам представлений не находят согласующегося с ними общего представления. А так как тут невозможно непосредственное объединение в одно целое, то эти единичные представления ищут себе наименования путем выводов. Если эти последние слишком скороспелы и распространяют наименования по простой аналогии, то ошибка уже налицо. Но ошибка эта прежде всего номинальная, так как тут слишком выдвигается одна сторона образования понятия, куда оно не склонно идти. Ошибка эта в то же время не опровергает указанного выше принципа, который имеет значение лишь при том предположении и для той области, где к единичному уже образовано общее. Лишь для этой области возможна также и полная достоверность. Там, где простые выводы обычного вида посредствуют предикат, там, конечно, возможно утверждать на словах; но тут невозможно достигнуть достоверности относительно необходимости акта суждения.