Анри Мишель - Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Настоящее решение было бы возможно лишь в том случае, если бы разделение труда обладало чудесной способностью достигать этого двоякого результата. Но вмешательство такого рода силы завело бы нас туда, где «положительной науке о нравственности» делать нечего. Не в этом ли основной недостаток системы? Когда нам показывают, как разделение труда действует сначала на физические, а затем на духовные условия жизни обществ, изменяя нравы, чувства и идеи [1694], невольно приходит на ум vis operans схоластиков [1695]. Затем возникает еще вопрос: как это при отсутствии всякого плана общество идет непременно в сторону прогресса и цивилизации? И вот является опасение, что над всей этой, по-видимому, столь ученой книгой, в которой царит якобы строго положительный метод, все еще парит невидимый, но грозный призрак метафизики.

Положительная наука о нравственности и Положительная наука о политике остаются, значит, пока открытыми областями, нуждающимися в хороших работниках. После долгих, настолько долгих изысканий, что мы не можем теперь ни предвидеть их конца, ни тем более достаточно верно предугадать их результаты, будущим исследователям удастся, быть может, сделать полезные для обществ открытия. Нужны были века, чтобы естественные науки стали науками положительными. Сколько же времени потребуется, чтобы столь сложные моральные и социальные науки также стали положительными и как таковые достигли полного развития? Во всяком случае, пока современная социология является лишь скороспелым, преждевременным и неполным выражением мысли, еще идущей ощупью и неуверенной в себе самой, она не может с высоты своих неизбежно неустановившихся принципов предписывать нам что-либо в области политики и морали.

Не поступает ли она иначе вследствие свойственной человеческому уму непоследовательности? Рекомендуемые нам ею политика и мораль являются как бы результатом более или менее открыто совершаемого социологом под влиянием чувства или разума, выбора из числа одинаково произвольных формул, оспаривающих друг у друга власть над умами. Но раз существует выбор , выводы теряют свою авторитетность. Такие выводы занимают место в ряду субъективных истолкований природы и жизни, столь порицаемых теми, кто примыкает к ним помимо своего ведома, – в ряду истолкований, среди которых политическая философия Спенсера фигурирует на равных правах с политической философией Руссо.

Научный социализм не нашел еще во Франции своего полного теоретического выражения [1696]. Но он связан слишком тесно с движением идей, которое мы здесь изучаем, и потому не может быть опущен в этой книге. За отсутствием французских теоретиков – большая часть сочинений, написанных по-французски, имеет характер памфлетов, в которых полемика поглощает доктрину [1697]– мы будем изучать научный социализм по сочинениям Карла Маркса и Энгельса, которые лучше своих французских учеников умели разграничивать революционную деятельность, даже когда сами принимали в ней участие, с теоретическими взглядами.

Энгельс написал несколько страниц, которые были предложены французской публике под заглавием Социализм утопический и социализм научный [1698]. Это заглавие указывает и противополагает те два периода, которые социализм прошел в течение XIX столетия.

Прежний социализм, тот, который мы изучали выше, проникнут метафизикой, моралью и религией. Он мечтает о возрождении человечества через любовь, о пробуждении веры в душах. Экономические реформы должны были произойти только после реформы сердец и умов. Впрочем, эти реформы не получают у их приверженцев ни достаточно определенной формы (идея организации труда только намечается у Луи Блана), ни достаточно практического характера (припомните коммунистические мечтания). Подкупая своим благородством, социализм Сен-Симона и Пьера Леру, социализм Сисмонди и Луи Блана не был, очевидно, создан для удовлетворения умов, стремящихся к точности [1699]. Прибавьте, что, исключая французских предшественников коллективизма, как-то: Пеккера, Видаля и др., этот социализм совмещается с абсолютным пренебрежением к свободе и необыкновенным преклонением перед авторитетом.

Напротив того, новый социализм ставит себе в заслугу то, что, невзирая на приписываемые ему ходячей и пристрастной полемикой стремления, он сохраняет за индивидуумом известную долю свободы. Мы увидим далее, удается ли ему это, но справедливость требует признать за ним такое намерение. Другое, не менее важное отличие: новый социализм решительно материалистичен. Это выражается не только в том, что он опирается на данные материалистической науки, но в особенности в том, что, по его учению, социальная революция должна произойти прежде всего, если не исключительно, во имя материальных интересов пролетариата. Наконец, новый социализм оправдывает еще тем свой эпитет, что не ограничивается одной критикой существующего порядка; осуждая последний, он в то же время объясняет его. Сен-Симон и Пьер Леру, Сисмонди и Луи Блан порицают промышленную конкуренцию. Карл Маркс и Энгельс показывают, почему при данных условиях она обязательно должна была возникнуть. Первые социалисты предлагают известные средства для излечения общественного зла, но эти средства выбраны ими произвольно. Маркс и Энгельс пытаются доказать, что их социализм и не мог облечься в иную форму, чем существующая. По их словам, он является необходимым продуктом необходимого развития мысли, все лучше и лучше объясняющей столь же необходимые факты и извлекающей из этих фактов не менее необходимые последствия [1700].

Таким образом, они пытаются захватить умы сетью аргументов и доказательств, узкие петли которой делают невозможным всякое сопротивление, всякую попытку бегства. На этот пункт и следует обратить особенное внимание. Мы устраним или, лучше сказать, оставим в стороне все возражения, не связанные с системой по существу, например, те полные или частичные опровержения коллективизма, которые делали экономисты, отправляясь от чуждых ему принципов [1701]. Мы займемся только вопросом, имеет ли научный социализм, если даже признать его отправной пункт, ту логическую стойкость и, следовательно, очевидность, на которую он претендует.

Но прежде, чем приступить к этому исследованию, мы должны, оставаясь верными своему методу, показать, каким образом сложилась теория коллективизма и каким образом она разрешает проблему об отношении между личностью и государством. Нужно ли предупреждать, что научный социализм, отстраненный от всякого соприкосновения с революционной политикой, не составляющей его необходимой части, рассматривается нами на последующих страницах как доктрина, имеющая такое же право на беспристрастие, как и всякая другая?