Анри Мишель - Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Вот почему эта форма индивидуализма заслуживает упрека в индифферентизме и эгоизме, который ей делают даже не предубежденные судьи, беспристрастные наблюдатели. Вот почему равным образом замечается, по сравнению с возвышенной доктриной XVIII века, понижение уровня индивидуализма, которое мы стараемся поставить на вид. В таком виде индивидуализм, совершенно подобно социализму, изменяет своему первоначальному направлению. Социализм, исходивший первоначально из права общины распоряжаться индивидуумом по своему желанию, кончает правом индивидуума на общину, обязанную заботиться о его нуждах и развивать его, так сказать, извне, механически. Индивидуализм, начавший с признания полного равенства прав, кончает оправданием привилегий.

Если бы история социальных и политических доктрин во Франции в течение XIX века остановилась на том пункте, которого мы теперь достигли, то могло бы показаться, что чувство равенства должно было неизбежно привести к тирании государства, а стремление к свободе – к неизбежному невмешательству и индифферентизму государства, умеряемому кое-какими паллиативами в пользу менее счастливых. Мы увидим, однако, впоследствии, что это вовсе не так [1485].

Мы отметили мимоходом несколько фактических причин, которые заставили доктринеров, либералов и экономистов направить свои усилия против идеи государства. Если бы мы, не ограничиваясь рассмотрением социальных и политических теорий, захотели распространить свое исследование на общее движение идей в течение занимающего нас периода, тогда пришлось бы указать здесь, помимо возрождения лиризма в литературе, который, как справедливо было указано [1486], представляет не что иное, как индивидуализм в искусстве, на протестантское религиозное движение, наиболее ярким представителем которого был Винэ [1487], и на либерально-католическое движение. Нужно было бы показать, как в обоих этих движениях идея государства оспаривается, принижается и отрицается. Но рассмотрение этих однородных явлений не входит в мою задачу.

Зато я должен настаивать на существовании связи между социально-политической философией доктринеров, либералов и экономистов и не только политическими и социальными, но и чисто философскими тезисами эклектизма. Действительно, эклектизм был господствующей философией этого периода, особенно процветавшей в эпоху Реставрации. Отметить эту связь значит найти один из коренных источников для объяснения установленной столькими школами антитезы между индивидуумом и государством.

Заслуга и оригинальность Кузэна состоят в том, что он возобновил психологические изыскания и вывел из долгого забвения спиритуализм [1488]. Он поднялся на гору, с которой сошли последние представители философии XVIII века. На верху этой горы он вновь нашел (на этот раз с помощью Мен-де-Бирана и немецких учителей) мысль, дух. Он выступил за права духа против доктрин, которые, претендуя на индивидуализм, в то же время отказывали последнему в том, что можно было бы назвать условием его философского бытия. Но, с одной стороны, самая настойчивость, которую он считал необходимым прилагать при разделении фактов на физиологические и психологические, заставила его провести неизгладимую черту между этими двумя областями, с другой – в силу постепенного умерения своих метафизических требований он вполне удовлетворился таким пониманием вещей, при котором дух играл известную роль, имел свою область, но не объяснял всего.

Отсюда этот столь ясно выраженный у эклектиков дуализм между физиологией и психологией, между душою и телом, материей и духом. Кузэн и его школа удовольствовались тем, что освободили метафизику от незаслуженного недоверия, и не пошли далее этого дуализма. Они совсем не поняли того, что нельзя делить метафизику на части, что несколько метафизик не могут сосуществовать в одной системе и что нужно выбирать между той метафизикой, которая сводит пространство к мышлению, и той, которая мышление сводит к пространству. Их собственное решение казалось им не возбуждающим никаких затруднений, никаких сомнений. Они считали его естественным, если не необходимым, выражением истины.

Не настаивая слишком на связи, существующей между тезисами метафизики и социально-политической философии в различные исторические моменты, позволительно думать, что эта дуалистическая концепция не была чужда той популярности, которой пользовалась в то время идея противоположности, антитезы между индивидуумом и государством. В данный момент истории идей эта антитеза одинаково прельщала, как мы видели, и тех мыслителей, которые желали все отдать индивидууму, и тех, которые, действуя в ином направлении, но рассуждая, так сказать, в той же форме, хотели все отдать государству. Эта антитеза в социально-политической области соответствовала антитезе тела и души, духа и материи, в области спекулятивной. И, как обыкновенно случается, политика и социальная экономия казались тем более прочно обоснованными, чем вернее они отражали какую-нибудь господствовавшую философскую концепцию.

Таким образом, эклектизм оказал индивидуализму и хорошую, и дурную услуги. Благодаря его психологии, восстановившей права я, индивидуализм приобрел в избытке силу и доверие, в которых очень нуждался после того, как на него так жестоко напали со всех сторон столько врагов. Но боязливая и как бы направленная в разные стороны метафизика Кузэна и его школы, по-прежнему развивавшая и, по-видимому, оправдывавшая склонность повсюду находить антитезы, эта метафизика принуждала индивидуализм держаться средних путей, на которые увлекли его вышеуказанные различные влияния.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Борьбу против индивидуализма вели сначала писатели, говорившие от имени религии и морали; философы, пытавшиеся заменить узкую и поверхностную метафизику метафизикой более глубокой; политики, защищавшие правильные теории о происхождении и природе власти; экономисты, стремившиеся гуманизировать бесстрастную доктрину; реформаторы, искавшие новой справедливости. Некоторые из них, как, например, Сен-Симон, заявляли себя сторонниками научного направления, но почти тотчас же круто поворачивали назад. Напротив, защитники индивидуализма в споре со своими противниками постоянно взывали к научному духу, к научному методу. Экономисты, приравнивавшие естественные законы производства и потребления к законам физики; теоретики либерализма, опиравшиеся в своих рассуждениях на аксиомы, теоремы и на выводы из них; философы, устанавливавшие на основании многочисленных доводов параллелизм психологии и естественных наук, – все они наперебой клеймили своих противников утопистами и горделиво считали себя единственными верными, настоящими носителями научной идеи.