Владимир Варава - Адвокат философии

Подлинное достоинство человека может проявляться в ограниченном количестве вещей. Одно из наиболее существенных проявлений достоинства – непохожесть на других. Непохожесть во всем: во внешнем облике и образе мыслей, в эстетических суждениях и нравственных поступках, в мировоззрении и ценностных приоритетах, в своем жизненном деле и судьбе (иначе говоря, во всех своих проявлениях, даже в физиологической конституции). Лишь тогда человек значим и интересен, когда все в нем окрашено яркой и глубокой индивидуальностью. Дело не в оригинальничании, эпатаже, китче и проч., но лишь в самобытности человека. И во всем этом то, что унаследовано от родителей (порода, ценности и жизненное дело), играет большую (увы, отрицательную) роль. Природа посмеялась над человеком, сделав его похожим на родителей и одновременно поставив перед ним сложную задачу: или быть просто клоном (своего рода, традиции и т. д.), или родить себя заново, приложив максимум личностных усилий для этого. Повтор родителей малоценен. Он целесообразен для социальной жизни рода, но для индивидуального развития вреден. Если дети продолжают жизнь и дело родителей во всем, то они на самом деле их окончательно погребают. Именно повторение родителей есть предательство родителей, а не наоборот. Родители никоим образом не должны повториться в детях, а дети должны избавиться от «мертвого» груза родителей. Речь не идет о плохом отношении к родителям; нужно быть низким человеком, чтобы не любить родителей, не заботиться о них, не почитать, не жалеть, не скорбеть об их уходе. Это – элементарные вещи, вписанные в структуру нравственного сознания, и религия здесь зря обеспокоилась навязыванием строгой заповеди. Это излишне и унизительно для человека: как будто без заповеди он не любил бы, не почитал родителей, не заботился о них. Если этого не происходит, мы имеем дело с нравственной патологией. Но стремление освободиться от родительской доминанты означает выход за пределы природной детерминанты, в чем и состоит залог физического и духовного здоровья, нравственной силы и эстетической красоты. Все одинаковое – скучно, серо и нездорово. Только духовное противостояние родителям во всем может спасти ситуацию. Родители и даны и заданы; их данность – это любовь, забота и скорбь, их заданность – отрыв и уход в бесконечность собственного свершения. Только прорыв в свое, что есть разрыв с родительским («отчим лоном»), есть единственная возможность для человека стать самим собой. Именно здесь – возможное ослабление межпоколенческого конфликта (родового проклятия взаимной ненависти «отцов и детей»). Родовая сила одинаковости страшно противится всякому своеобразию; вот почему все неординарные люди – изгои. Нужна большая воля, чтобы не повторить родителей ни в чем, тем самым внося в однообразное и скучное существование человечества нечто значимое и ценное. И на самом деле только так и происходило всегда. То, что называют «развитием человечества», есть разрыв с родовым и качественный скачок в иное, то есть неродовое. Повтор одного и того же, слепое воспроизведение предшествующего – антитворчество. Род – это тиран, человек – творец. Избавляясь от родовой тирании, он приобретает творческую независимость духа. В таком смысле философия – самое неродовое занятие ; здесь – максимум творчества, минимум повтора. Во всех остальных так называемых духовных сферах – максимум повтора, минимум творчества. Само наличие философии – знак родового преодоления (оно уже произошло в философии). Поэтому кто хочет быть подлинным человеком, что означает избавление от ига рода, тот должен всеми силами стремиться к философии – отчизне вечно одинокого ностальгирующего духа.

Эти понятия – наиболее распространенные знаки непонимания того, что с нами происходит. Полная моральная нелогичность жизни, временами потрясающая любого, даже самого бесцветного человека, – одна из основных причин создания главного (в своей сути космогонического) мифа нашей жизни и культуры о существовании «случайности» или «необходимости» и различных диалектических (или псевдодиалектических, что одно и то же) взаимоотношениях между ними, которые находят выражение в сентенциях типа: «случайность – это непознанная закономерность». Случайное так тонко и незримо переходит в необходимое, а необходимое так коварно и восхитительно – в случайное, что стираются всякие смысловые границы и различия между ними. Никогда не удается понять точно, что случайно, что нет; есть ли вообще случайность, есть ли необходимость? Размышления на эту тему стали давно уже околофилософским фарсом, не имеющим никакого значения ни для теории, ни для жизни. Вообще данный спор и вопрос, попавший в философию, во многом инициирован физикой. В современной рефлексии на тему детерминизма и индетерминизма еще чувствуется неисчезнувший след старой греческой натурфилософии. В реальной жизни, в которой все так трагично, то есть глубочайшим образом переплетено в непостижимо-незримом соцветии событий, явлений и прочего, нет ничего, что можно было бы мыслить в строгой логике случайного или необходимого. Во всяком случае, стремление нечто интерпретировать как случайное или необходимое есть попытка ускользнуть от своей судьбы, от ее принятия. Принятие судьбы не означает смирения перед происходящим: смирение всегда отдает чем-то рабским и двуличным. Можно и не принимать судьбы, и проклинать ее, и бороться с ней, но все это – судьба , а не случайное или необходимое . В любом случае судьба – то, что выше, глубже, страшнее и прекраснее всех случайностей и необходимостей. Принятие судьбы освобождает человека от унылой необходимости бояться случайностей и смиряться с необходимостью.

То презрение к смерти, в котором нет ненависти, основанной на страхе, и нет страха, основанного на ненависти, такое презрение может быть основанием морали. Но это противоречит самой морали.

Они вредны настолько, насколько их притязания распространяются на всевластность и целостный захват истины. Религиозное нравоучение претендует на моральный абсолютизм, научное – на гносеологический. Их бесполезность в том, что от этого люди не становятся ни умнее, ни добрее, а вред в том, что они закрывают дорогу иным, более тонким и верным душевным стремлениям.