Владимир Варава - Адвокат философии

Время с точки зрения физики то же самое, что пространство с точки зрения геометрии. Но как это связано с тем, что время помогает нам пережить ужас вечности?

Политика не такая уж значительная вещь. Неверно определять сущность человека через атрибут «политический»; общественный – да, но не политический, особенно в современном значении этого слова. Язык противится ставить слово политика в один ряд с такими словами, как честность, мудрость, справедливость. Истина, добро и красота обходят дом политики стороной. Все чаще обман, лукавство, насилие применимо к этой сфере. Нормальное состояние народа и человека – аполитичное состояние, что не означает гражданской индифферентности; просто политика – не то место, где лучшие порывы души могут находить свою реализацию. Наоборот: в политику идут люди с заведомо «каменной» душой. Но наступают времена в исторической жизни народа, когда политика и только политика становится сферой общих интересов, в которой решаются последние вопросы существования, когда от решения политической проблемы зависит судьба человека. В такие времена политика захватывает всех, мгновенно становясь общим высшим смыслом. Политическое выступает синонимом нравственного, лучшие силы души собираются в политике. Тогда нельзя сказать: «я не занимаюсь политикой, меня политика не интересует»; это значит расписаться в беспринципности. Наступает время господства политического эроса, который просто убивает все остальные чувства и стремления человека. Можно сказать, что социальная жизнь в пиковые и драматические периоды своего бытия порождает политический эрос, а можно сказать, что возбужденный политический эрос задает социальной жизни проблемный характер. В любом случае, все должны пройти через ярость политического эроса, чтобы оправдать свое дальнейшее существование, успокоив социальную совесть.

Бессмысленный спор по поводу того, относительно ли все или абсолютно, в различных логических комбинациях издавна преследует человеческую мысль. Это как раз пример того, когда власть языка оказывается сильнее здравого смысла.

Несмотря на блаженную беспечность относительно «конечных вещей» и «абсолютов», свойственную большинству людей, время от времени возникает сильное и страшное чувство, граничащее с исступлением и безумием, что все не так, все не правда, что так жить нельзя, нельзя в глобальном смысле, и надо что-то делать. Вследствие прозрения в неистинность существующего возникает чистая воля к истине. Приходит время метафизического бунта против существующего как такового. Это присуще не только избранным, но всем без исключения. Малейшая несправедливость может превратиться в мощнейшую взрывчатку, грозящую уничтожить мир зла и неправды. Праведный гнев охватывает многих, и любой экстремизм может быть оправдан как благодеяние, уничтожающее зло. Такова чистая воля к истине в политической проекции. Она может находить и духовное выражение (в религиозной, например, или художественной форме), но более всего она находит выход в форме морали. Со временем и политический экстремизм, и религиозный дидактизм, и философский морализм дискредитируют себя тем, что они не могут уничтожить или изменить существующий «порядок зла», толком не знают, в чем именно заключается зло, и уж тем более на бесконечность расходятся по поводу причин зла. И тогда снова наступает период тихого и безмятежного, блаженно-беспечного существования, на которое равнодушно-лукаво взирает одно и то же солнце.

Любовь рождается как вспышка молниеносной тоски и безумного влечения к иному, а иное в мире одно – другой пол. Две бездны, две вселенные – мужчина и женщина; они никогда не поймут друг друга, они будут насмерть противостоять друг другу, вечно наслаждаясь своей сладострастно-блаженной враждой. Вся их любовная мука и есть их единственное счастье, выше которого нет ничего и не должно быть. Любовь – не столько любовь конкретного представителя одного пола к другому, сколько всепоглощающее влечение одного пола к другому, которое и образует все прекрасное и таинственное коловращение жизни. Взаимное влечение полов есть самый большой интерес и самая большая тайна в мире, и все, что препятствует этому, все, что противоестественно стоит на великом пути живой жизни, всегда погибает само естественным образом.

Этот с виду важный вопрос в действительности не имеет того значения, которое ему придают теологи и атеисты. И те, и другие ответ на этот вопрос полагают основанием всей своей мировоззренческой системы и практической этики. Мало сказать, что невозможны никакие «быть» и «доказать» по отношению к Богу; здесь настораживает стойкое намерение доказывать или опровергать там, где это лишено всякого смысла.

Многое из существующего можно назвать злом. Более всего это то, что несправедливо и неприятно. Но всегда есть опасность релятивизации, в результате чего снимаются острота и однозначность, и то, что было абсолютным злом на фоне других вещей, спустя время уже не кажется таковым. Нужно быть очень злопамятным, чтобы помнить все зло, особенно причиненное лично человеку. Память о зле тоже зло. Даже самое страшное зло в совокупности различных обстоятельств, включающих объемную многомерность события и допускающих бесконечное количество толкований и переживаний, перестает быть абсолютно ужасным. Если бы существовало настоящее зло, оно бы не имело цены.

Есть простота, а есть упрощение. Меж ними разница велика. В действительности то, что называют простотой в смысле духовной мудрости, непростое дело. Здесь простота равна глубине, что делает ее чрезвычайно редким явлением. Не бывает легкой простоты. Но повсеместно мудрость глубокой простоты подменяется вульгарной глупостью упрощения. Упрощение есть повседневный взгляд повседневного человека на все вещи мира, в результате чего мир становится пошлым, плоским, банальным; основной способ интерпретации мира, делающий мир более или менее сносным для вульгарной жизни, то есть жизни большинства. Когда «упрощенцы» говорят, что философия сложна, непонятна и далека от жизни, то это звучит голос пошлой обыденности.

На обывательском уровне часто путают эти понятия, что является ошибкой – ошибкой профессиональной некомпетентности. С точки зрения методологии междисциплинарного знания разница между этикой и эстетикой значительна, но велико и единство, поскольку добро и красота имеют бесконечное множество взаимосвязей. Одинаковость этики и эстетики все же в другом. Дело не в единстве добра и красоты и не в том, что это область «духовных ценностей». Единство этики и эстетики заключено в магии их вербальной похожести. Так до конца и не выяснив, в чем сходство и различие между ними, главное – всегда ставить их рядом. Поодиночке они беспомощны, и лишь поставленные рядом (даже через семантическую ошибку подмены «этики» «эстетикой», и наоборот), они образуют реальную силу. В странном соположении «этики» и «эстетики» есть нечто, заставляющее себя уважать даже самых недальновидных и откровенно неумных людей.