Фридрих Фёрстер - Образ жизни, который мы выбираем

Зачастую, несмотря на внутренний порыв, бывает очень трудно выступить против отсталых представлений общества о «хороших манерах». Пример этого нам оставил английский писатель Стивенсон в своих дневниках. Он пишет: «Недавно у меня разболелись зубы, и я нагрубил одной из служанок, накрывавших на стол. Нет, конечно, ничего более неподобающего и мерзкого, чем когда мужчина груб с девушкой, которая может потерять место, если ответит соответственно. Поэтому я решил извиниться. В это трудно поверить, но я собирался с духом четыре дня, а извиняясь, краснел и смущался как мальчишка. Почему? Думаете, мне было стыдно за свою грубость? Боже сохрани! Нет, я краснел, потому что мои извинения кому-то могли показаться необычными и даже смешными. Вот рука, которую нужно отсечь! Будем надеяться, что я никогда больше не окажусь таким трусом и не буду стыдиться того, что веду себя как джентльмен!»

Сегодня нам нужен новый тип «джентльмена», который распространяет идеал рыцарства и на общение с теми, кто его обслуживает, тем самым возводя самого себя на более высокую ступень аристократизма. Как много молодых людей вскакивают со своих мест, когда в трамвай входит юная дама, но спокойно продолжают сидеть при появлении усталой и нагруженной сумками служанки. Те же самые молодые люди, которые наперегонки бросаются к благородной даме, чтобы помочь донести ей самую незначительную ношу, продолжают спокойно сидеть, когда служанка с горой посуды в руках с трудом пытается открыть дверь. Иногда им даже хочется встать, но ложный стыд мешает им сделать это. Разве можно быть рыцарем по отношению к служанке? А тем временем один-единственный поступок сыновей хозяев дома в духе такого непринятого рыцарства зачастую может примирить служанку со всеми тяготами ее работы, потому что тем самым ей дадут понять, что ее зависимое положение нисколько не умаляет ее женского достоинства.

Если пришли гости и служанка вместе с хозяйской дочерью разливают чай, то хорошо воспитанные молодые люди учтиво привстанут со стульев перед дочерью хозяев, чтобы помочь ей в сервировке и в знак уважения. Но они, само собой, продолжают сидеть, когда подходит служанка. А того, кто встанет, дружеская рука тут же усадит на место: «Ты что? Это же прислуга!» Тут для революции нужно больше мужества, чем на баррикадах. И все же новые времена начинаются именно с таких мелочей. Молодому человеку следует относиться к посыльным с тем же уважением, с каким он относится к своим сестрам и их подругам. Разумного основания для каких-либо градаций в этих отношениях нет. Есть, скорее, особая необходимость остерегаться малейшей грубости и небрежности.

Есть один несомненный признак социальной культуры: если человек научился воспринимать чрезмерное обслуживание самого себя как нечто неприличное. Когда президент Линкольн однажды сам чистил свои сапоги, какой-то иностранец с удивлением спросил его: «Что такое? Вы чистите свои сапоги?» Сделав вид, что не совсем понял вопрос, президент ответил: «А чьи же еще сапоги мне чистить?» Глубоко укоренившиеся взгляды и привычки виноваты в том, что в высших классах общества развилась прямо-таки неописуемая наивность и избалованность в претензиях на личные услуги. В результате уже никто не может себе представить, что разделение труда и «аристократизма» возможно и без того переизбытка услуг, принятием которых многие люди унижают себя до положения паразитов. Может быть, подлинным аристократам среди «аристократов» стоило бы создать высший тип благородства, который получил бы общественное признание?

К кажущимся мелочам, имеющим, однако, далеко идущие последствия, относится и пунктуальная оплата счетов «маленьких людей». Задолжать ремесленникам и как можно дольше не платить – считается особо смешной выходкой у неунывающего студенчества. Но тут заложено погибельное, разрушающее характер неуважение к тяжкому труду, господское высокомерие, на которое рабочий класс реагирует с озлоблением и презрением. И нет ничего менее аристократичного, чем заставлять тяжело работающих людей, у которых нет счета в банке, ждать заработанных ими денег. «Одним из величайших зол нашей социальной жизни является то, – говорит Хилти , – что в университетах ощущение истинной аристократичности, несовместной с неотданными долгами, даже в самых образованных кругах зачастую притупляется на всю оставшуюся жизнь».

И.М. Зайлер однажды написал берущий за душу диалог между молодым реформатором и старой мудростью. Вот этот диалог:

Реформатор

Жаль, что у нас, реформаторов, слишком сильно связаны руки, чтобы творить добро в церквях, государствах, в мире.

Мудрость

Есть добро, и тебе никто не может связать руки, когда ты совершаешь добрые поступки, если ты сам их себе не свяжешь. Сотвори сначала добро, тогда все остальное понемногу наладится.

Реформатор

То есть я должен с холодным равнодушием смотреть, как тьма, глупость и произвол тиранят мир – там, где свет, мудрость и справедливость должны были бы повелевать?

Мудрость

Если ты хочешь победить тьму, глупость и произвол, начни, по крайней мере, с самого начала.

Реформатор

А разве я могу начать как-то иначе, нежели чем с начала?

Мудрость

До сих пор ты начинал с конца, хотел сотворить вокруг себя день, а обнимал ночь внутри себя. Дай же взойти внутри себя свету, позволь ему светить в тебе до полудня. А когда он сначала всего тебя осветит, согреет и оплодотворит изнутри, тогда, может быть, он и вне тебя будет светить, согревать и оплодотворять.

Тогда реформатор вернулся в свою хижину и предпринял реформы сначала в себе самом, а потом и в своей хижине. Через год его хижина превратилась в солнце, и тогда свет, тепло и благодать разошлись по всей окрестности, по всей стране.

То, что Платон называет «небесной любовью» и «тоской бедности по богатству», то есть потребность в дополнении всего одностороннего, стремление нашей духовной природы к универсальному, вселенскому, издревле объединяло народы не меньше, чем потребность во взаимном дополнении друг друга материальными (природными) ресурсами. Все мы – не что иное, как фрагменты, но фрагмент начинает жить новой жизнью, как только осознает свою фрагментарность и начинает выходить за узкие рамки самого себя. Как латинский мир однажды понял, что ему необходимо греческое образование и гуманность, чтобы выполнить свою задачу по организации мира, так и в Германии времен Гёте явилось ясное осознание всего того, что французское образование может дать немцам, чтобы компенсировать их односторонность. И наоборот. По этому поводу Эрнест Ренан выразился так: «Если когда-нибудь Франция и Германия помирятся друг с другом, то обе половинки человеческой души вновь обретут друг друга». Эта очень глубокая мысль выражена очень простыми словами: мы все заложники односторонности и потому не можем сами решить наших самых насущных проблем без дополняющих «даров» других народов. Той же точки зрения придерживался русский философ Соловьев , обратившийся к своим землякам со словами: «Вы слишком однобоко русские, вам необходимо соприкосновение с латинской культурой, чтобы вырасти над самими собой». А один английский священник признался автору этих строк: «We are so terribly Anglo-Saxon» (Мы такие ужасные англосаксы). В этом смысле для самовоспитания народов, как и для самовоспитания отдельных людей существуют две необходимости. Первая велит нам устами греческого поэта Пиндара : «Стань тем, кто ты есть!» Это означает: возвысься над своими корнями, дай полностью развиться твоей личности! Вторая необходимость гласит: «Выйди далеко за пределы самого себя, углубись в то, что тебе противопоставляется, что тебе противоречит и что тем самым вытаскивает тебя на свет из твоей узкой щели, соединяя с универсальным, вселенским». Такое взаимное воспитание народов является, без сомнения, необходимой духовной подготовкой – в том числе и ко всякому политическому взаимопониманию и экономическому сотрудничеству. Иными словами, национальное образование – это отнюдь не пройденная фаза человеческого развития. Напротив, углубление в собственные традиции и развитие собственных дарований – это существенное условие плодотворности духовного обмена между народами. Но точно так же необходимо наднациональное образование, позволяющее нам учиться всему тому, что выросло вне наших собственных границ и нашей национальной истории и что, возможно, провидение определило нам в защиту от наших собственных традиций и нашей врожденной природы. Не случайно, например, та эпоха в начале XIX в., когда немецкий дух и разум достигли своего высшего развития, была еще и эпохой, в которой немцы вошли в теснейшую связь с окружающими их культурами и со всем богатством античности. Кто поразмыслит обо всех этих необходимых вещах, тому должно стать ясно как день: ресурсы самого разного рода неравномерно распределены по всему миру, что просто принуждает нас к самому тесному сотрудничеству и самому широкому обмену.