Анжела Мальцева - Введение в философию желания

Желание участвует в нужде и запросе, не будучи ни одним из них. Именно оно движет нужду к спецификации объектов и конкретизации удовлетворения, а в запросе «отвечает» за специфическую направленность на Другого. Но желание – не «аппетит к удовлетворению» и не требование любви. Оно есть некое «различие», которое не позволяет нужде совпасть с запросом, постоянно расщепляя их.

Желание сходно с нуждой и запросом в том, что возникает в связи с отсутствием объекта. Как и запрос, оно ориентировано на Другого, но, в отличие от запроса (и в соответствии с нуждой), желание находится «за» сознательным артикулированием, поскольку репрессировано и вытеснено за границы речи. Будучи структурировано как язык (система различий), желание, тем не менее, никогда не может быть высказано. Но оно все же говорит «через» нужду и запрос. Именно в «маргинальной» части нужды и запроса скрывается желание.

Запрос потенциально социален. Он стоит на службе у самоопределения и внятно артикулирован. Желание всегда провоцирует запрос, поскольку ему нет никакого дела до социального одобрения, и оно не воспринимает угрозу наказания или обещание награды, которые «понятны» только «сознательному» запросу. Бессознательное желание обеспокоено лишь самим собой, своими удовольствиями, своей логикой, логикой обозначающего. Желание устанавливает новое отношение с языком и в языке. Желание представляет сам объект всех устремлений как язык и символическое, преобразовывая ненасытность запроса в еще большую ненасытность языка, который никогда не может быть удовлетворен и остановлен, никогда не прекратит работу различения [74].

Анализ работ Ж. Бодрийяра «Идеологический генезис потребностей», «Потребление как логика значений», «Потребление как структура обмена и дифференциации», «Система потребностей и потребления как система производительных сил», «Об осуществлении желания в меновой стоимости» [75]показывает, что французский ученый не видит принципиальной разницы между желанием и потребностью. И дело даже не в том, что он часто использует их как синонимы. Просто, подобно Лакану, Ж. Бодрийяр считает, что желания осуществляются в знаках, и даже вещи – предметы покупки, продажи и потребления – не более чем знаки. Потребление при этом понимается как «виртуальная целостность всех вещей и сообщений, составляющих более или менее связный дискурс», в котором все элементы структуры потребностей (пища, одежда, жилье, информация) организуются в единую знаковую субстанцию (Бодрийяр, 2003, с. 132). Потребление – операции системного и достаточно последовательного манипулирования знаками. Знаками становятся все, в том числе и люди. Не трудно узнать мысль Гваттари и Делеза в утверждении Бодрийяра о том, что не потребности являются основанием для производства товаров, а наоборот – «машина производства и потребления» производит потребности. При этом в акте потребления потребляются не товары, а вся система объектов как знаковая структура. Философ считает, что нет индивидуальных желаний и потребностей, но есть лишь машины производства желаний, заставляющие наслаждаться, эксплуатирующие наши центры наслаждения. Субъект здесь вынужден конструировать себя как объект [76]. Места в социальной иерархии означены владением вещами определенного класса. Философ настаивает на том, что в «экстазе коммуникации» уничтожаются такие категории, как «субъект», «причинность», «время», «пространство», «целеполагание» [77].

В работе «Соблазн» Ж. Бодрийяр прямо противопоставляет два феномена – желание и соблазн. Правда, анализ терминаций показывает, что на самом деле французский философ противопоставляет соблазн и сексуальную потребность , соблазн и жесткий детерминизм природной необходимости. В то же время, многие смыслы и значения, которые Бодрийяр приписывает соблазну, являются близкими смыслам и значениям используемой мною категории желания [78].

Желание – потребность Бодрийяра олицетворяет собой «закон», «разум» «власть», «свободу», «веру», «реальность», «социальность», «смысл», «срок», но, с другой стороны, – коль скоро оно есть «полярное отношение» со свойственным ему диалектическим противоречием, – «либидо», «удовольствие», «естественность», «экономию», «природу», а также «судьбу» и «действие трансцендентных сил» (с. 177). Оно также сравнивает желание с «броуновским движением», видит в нем грубую и неотвратимую, определенную и очевидную «механику и физику плоти» (с. 180). Основной строй желания – «становление» и «направленность к цели».

В отличие от желания, соблазн олицетворяет собой «правило», «ритуальность», «искусственность», «культуру». Вместо «срока» и «цели» – «вечное возвращение» и «бесконечная обратимость». Вместо жесткой необходимости – «произвольность» и «уговор». Соблазн – это «растрата», «игра», «гиперреальность» в противоположность «производству» желания. Соблазн аморален, поскольку это – «чистая страсть», в пламени которой утрачивается различие между сознательным и бессознательным, свободным и несвободным. Здесь нет места вере, а только – «вызову» и «провокации». В соблазне все – риск и выставление на кон жизни, тогда как желание – требование самой жизни. Соблазн – «тайна», желание – «очевидность».

Желание – достояние «мужского» («порядок», «фаллос», «анатомия» «оргазм», «власть»). Соблазн – олицетворение «женственности» и женского вне зависимости от реального пола субъекта. При этом соблазн олицетворяет «господство над символической вселенной», власть – «господство над вселенной реальной». Желание этично, тогда как соблазн эстетичен. Желание определенно, знает своего субъекта и то, что составляет его благо. Соблазн разрушает субъекта или не позволяет ему состояться как определенному и целому.

Однако следует признать, что «категорическое» противопоставление желания соблазну Бодрийяру не вполне удается. Он противопоставляет соблазн желанию, при этом сплошь и рядом соблазн у него желает и желает по-разному. Философ пытается показать историю соблазна описанием соблазна «горячего» и соблазна «холодного» или даже «мягкого». В одном месте он говорит о вечности соблазна, в другом – о том, что соблазн исчез. Бодрийяр не различает исполнение и удовлетворение, природу как целостность и природу как нетронутость, свободу как цель и свободу как причину, культуру и цивилизацию. На всем протяжении своей работы Бодрийяр постоянно противоречит сам себе. Бодрийяр тщетно пытается вслед за субстанциализацией желания представить в качестве субстанции соблазн, при этом соблазн, который немыслим без Другого, вне отношения, превращается в какой-то момент в явную и конкретную потребность, а «этическое» желание на фоне непристойного и неугомонного соблазна становится олицетворением меры и эстетического вкуса. Думаю, что главной причиной отсутствия должной последовательности и системности в рассуждениях французского философа является, на мой взгляд, не различение им желания и потребности. Выдвигаемые Бодрийяром положения были бы более убедительными, если бы он, как минимум, различил желание-соблазн и желание-производство, и, как максимум, ввел наряду с желанием и соблазном третье понятие – понятие потребности. Есть потребность с ее нуждой и нехваткой, с ее вечной заботой производить впрок, с ее неотвратимой реальностью и использованием других в качестве средства, и есть желание, главным отличием которого от потребности является соблазн. При этом желание больше соблазна и не может быть к нему сведено.