Анжела Мальцева - Введение в философию желания

Маркузе считает, что основа рациональности принципа производительности – разум. Разум превратился в инструмент ограничения и подавления инстинктов; область инстинктов рассматривалась как противная и пагубная для разума. Категории, которыми философия пыталась охватить человеческое существование, сохраняли печать репрессии: все принадлежащее к сфере чувственности, удовольствия, порывов ощущается в классической философии как антагонистичное разуму и должно пресекаться, сдерживаться (с. 139).

Маркузе рассматривает некоторые узловые моменты западной философии, в которых «отчетливо видна историческая ограниченность системы разума и попытки ее преодоления» (с. 111). Вслед за Гегелем, который в «Феноменологии духа» демонстрирует стремление преодолеть ту форму свободы, которая определяется антагонистическим отношением к Другому, вслед за Ницше, который связывал освобождение с избавлением от чувства вины, Маркузе настаивает на том, что человечество должно прийти к пониманию обусловленности несчастного сознания не утверждением, а отрицанием жизненных инстинктов, усвоением репрессивных идеалов, а не восстанием против них. Маркузе говорит о борьбе «между логикой господства и волей к удовлетворению, которые во взаимном споре притязают на определение нового принципа реальности». Вопреки традиционной онтологии концепции бытия в терминах Логоса противопоставлена концепция бытия в алогических терминах воли и радости. Это «противотечение» стремится сформулировать собственный Логос – логос удовлетворения (с. 112).

Сексуальные инстинкты суть инстинкты жизни. По мысли Маркузе, инстинкты жизни ищут удовольствия, а не безопасности. И «борьба за существование» – первоначально не что иное, как борьба за удовольствие: именно с коллективного выполнения этой задачи и начинается, по его мнению, культура. Однако позднее борьба за существование организуется в соответствии с интересами господства, в результате чего трансформируется эротическая основа культуры (с. 113).

Маркузе говорит об исторической ограниченности существующего принципа реальности. Он продумывает пути примирения «двух основных антагонистических импульсов» (чувственного импульса и импульса формы (разум). Философ правильно понимает половинчатость решения Шиллера поменять местами разум и чувство, но он не приходит к мысли о том, что нужно говорить о разуме как о чувствующем по-разному.

Верная мысль о необходимости победы над временем, разрушающем устойчивое удовлетворение, увенчивается ответом на вопрос о том, как эта победа возможна: примирение принципа удовольствия и принципа реальности должно произойти при помощи воображения, которое «одно сохраняет цели мыслительных процессов, не порабощенных репрессивным принципом реальности» (с. 125). Когнитивное значение фантазии состоит в том, что она оберегает от разума стремление к целостному самоосуществлению человека и природы. В виде эстетической функции фантазии эти мыслительные процессы могут войти в сознательную рациональность зрелой цивилизации (§ 7. Фантазия и утопия).

Маркузе не случайно обращает внимание на эротический элемент в фантазии, который нацелен на «эротическую действительность, в которой жизненные инстинкты могли бы достичь покоя в удовлетворении без подавления». Он пишет: «Истинностная ценность воображения распространяется не только на прошлое, но также и на будущее: свобода и счастье, живущие в его формах, притязают на историческую реальность. В этом отказе принять ограничения, налагаемые на свободу и счастье принципом реальности, как окончательные, в отказе забыть о том, что возможно , заключается критическая функция фантазии» (с. 131).

Фрейд предполагает, что либидозные отношения сущностно антагонистичны трудовым отношениям, что установление последних требует изъятия энергии первых, и что только отсутствие полного удовлетворения делает возможной общественную организацию труда. Труд, в его концепции, делает неизбежными количественные и качественные ограничения инстинктов и, как следствие, многочисленные социальные табу. При любом достатке цивилизация зависит от постоянного и методического труда и, следовательно, от задержки удовлетворения. А поскольку сама «природа» первичных инстинктов восстает против такой задержки, их репрессивная модификация остается необходимостью для любой цивилизации. Маркузе преобразовывает фрейдовскую корреляцию «подавление инстинктов – социально полезный труд – цивилизация» в корреляцию «освобождение инстинктов – социально полезный труд – цивилизация». Он считает, что освобождение Эроса помогло бы создать новые и прочные трудовые отношения (с. 135–136). Рациональность производства Маркузе предлагает заменить на рациональность удовлетворения. Прогресс, который бы вывел за пределы царства принципа производительности, заключается не в улучшении существующих условий путем увеличения времени досуга, развития пропаганды и практики «высших ценностей» через самоусовершенствование. Такие идеи относятся к культурному ведомству самого этого принципа. По ту сторону данного принципа его производительность и его культурные ценности теряют свое значение. Новый фундаментальный опыт бытия привел бы к полному переустройству человеческого существования (с. 138).

«Нерепрессивную сублимацию» Маркузе связывает с образами Орфея и Нарцисса, которые представляют эстетическое измерение как источник и основу желанного бытия. Жизнь Орфея посвящена борьбе со смертью, освобождению природы и материи, скованной и сковывающей «прекрасные и полные игры формы одушевленных и неодушевленных существ» (с. 143). Восхищаясь Нарциссом, который эротически предается созерцанию красоты, Маркузе ратует за нерепрессивный порядок как «свободное принятие природой в человеке и вне человека «законов» видимости и красоты», так как «орфический и нарциссический опыт мира отрицает опыт, на котором зиждется мир принципа производительности» (с. 139–144). Нерепрессивный порядок есть, по существу, порядок изобилия: необходимость ограничения возникает скорее от «избытка», чем от нужды. И только такой порядок совместим со свободой. Философ уверен: когда «высшие ценности» потеряют свою враждебную отстраненность, изолированность от «низших способностей», для последних станет возможным свободное принятие культуры. Маркузе восстает против культуры, которая держится тяжелым трудом, господством и отречением. Он считает, что в образах Орфея и Нарцисса примиряются Эрос и Танатос. Эти образы «возвращают опыт мира, который не завоевывается, а освобождается, опыт свободы, которая должна пробудить силу Эроса, связанного репрессивными и окаменевшими формами отношений между человеком и природой». Эта сила несет не разрушение, а мир, не страх, а красоту. Черты этих образов: оправдание удовольствия, уход от времени, забвение смерти, тишина, сон, ночь, рай, нирвана как принцип жизни, а не смерти (с. 149). Орфико-нарциссические образы связаны с Великим Отказом: отказом примириться с утратой либидозного объекта (или субъекта). Отказ выражает потребность освобождения, воссоединения с утраченным. Но, отрицая, Орфей и Нарцисс открывают новую реальность со свойственным ей строем, определяемым иными принципами. Орфический Эрос преобразует бытие: он укрощает жестокость и смерть освобождением. Его язык – песня, его труд – игра. Жизнь Нарцисса – это красота и созерцание. Эти образы указывают на эстетическое измерение как источник и основу их принципа реальности (с. 149).