Анжела Мальцева - Введение в философию желания

Маркузе обосновывает новую рациональность , в согласии с требованиями которой ни одно из действий не должно быть совершено вопреки желанию. Правда, речь идет о желании эротизированного, чувственного удовольствия. «Принцип удовольствия проникает в сознание. Эрос создает новую форму разума. Теперь разумным становится то, что поддерживает порядок удовлетворения» (с. 194). Маркузе делает очень важное предположение о том, что инстинкт обладает внутренним барьером, который «сдерживает его неистовую силу». Он пишет: «Возможно, Эрос обладает «естественным самоограничением» так, что для своего подлинного удовлетворения он сам нуждается в откладывании, окольности и задержке. Тогда возможны препятствия и ограничения, не налагаемые извне принципом реальности, но устанавливаемые и принимаемые изнутри самого инстинкта», ибо им присуща либидозная ценность (с. 196). (Такая же мысль есть у Фрейда, который в работе «Об унижении любовной жизни» полагал, что «неограниченная сексуальная свобода» ведет к неполному удовлетворению.) Итак, инстинкт «отпускается на волю», и уже сам порождает для самого себя барьер, так как препятствие – используя психоаналитическую терминологию – увеличивает возбуждение либидо. Этот барьер вырастает изнутри инстинкта, а не навязывается ему со стороны, в чем и заключается его ценность, по мнению Маркузе.

Вновь все поставлено им «с ног на голову». На самом деле не инстинкт нуждается в препятствии, но личность нуждается в свободе. (Об этом у Маркузе – ни слова.) Следование инстинкту изнуряет человека. «Индивидуальное» желание как такое отношение к своим желаниям, когда ни одно из них не может быть оставлено неудовлетворенным, в конечном итоге уничтожает саму способность желать и быть свободным. Маркузе прав, говоря о «чувственной рациональности, которой присущи собственные нравственные законы», но он ошибается, ища барьеры к абсолютному удовлетворению в инстинктивной природе человека, а не в личности. Во всяком случае, ему не удается показать, как логика самого желания приводит к выбору свободы.

Но логика рассуждения вынуждает все-таки Маркузе представить удовольствие как то, что не связано с удовлетворением нужды и потребности: «Удовольствие содержит элемент самоопределения, который является знаком человеческого триумфа над слепой необходимостью». Философ цитирует Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно: «Природа не знает действительного удовольствия, но только удовлетворение потребности. Всякое удовольствие имеет общественную природу. Причем для несублимированных аффектов это характерно в не меньшей степени, чем для сублимированных. Удовольствие коренится в отчуждении» (с. 197). По сути дела Маркузе приветствует именно желание, которое направлено на бесконечность.

Герберт Маркузе считает, что в нерепрессивной цивилизации следует развивать ту сторону памяти, когда запоминаются не одни только обязанности, вина, грех, невзгоды, угроза наказания, но и удовольствия, счастье. Нужно, чтобы счастье не воспринималось как то, что позади (концепция «потерянного рая»), но как то, что впереди (с. 201–202). «Своей устремленностью к вечности Эрос бросает вызов важнейшему табу, которое санкционирует либидозное удовольствие только как временное и контролируемое условие, но не как постоянный и главный источник человеческого существования. Конфликт между жизнью и смертью становится тем слабее, чем реальнее становится для жизни достижение состояния удовлетворения» (с. 203). Маркузе – за такую цивилизацию, в которой люди будут умирать только тогда, когда у них будет исчерпано желание жить: «Не смерть как таковая, но смерть прежде возникновения необходимости и желания умереть, смерть в агонии и страданиях, является обвинительным актом цивилизации и свидетельством неискупимой вины человечества» (с. 205). Хотя при этом он постоянно путается и впадает в противоречие, определяя счастье как отсутствие напряжения и желаний, а свободу самовыражения в игре и труде – как растворение личности в нирване (см., например, с. 204).

Маркузе выступает против «спиритуализации» желаний. И здесь вновь путаница и не различение свободы «начала» и свободы «цели». По его убеждению, сущность Эдипова желания составляет не потребность в надежной защите, непозволительной безопасности и непозволительного удовольствия. «Эдипово желание – это неутолимое детское стремление к первообразу свободы, т. е. к свободе от потребностей. И поскольку (неподавленное) сексуальное влечение является биологическим носителем этого первообраза свободы, сущность Эдипова желания составляет именно «сексуальное влечение». Его естественный объект – не мать как таковая, но как женщина, как принцип удовлетворения. Такой Эрос, связанный с рецептивностью, покоем, безболезненным и целостным удовлетворением, максимально приближается к инстинкту смерти (возвращение в лоно), а принцип удовольствия – к принципу нирваны. «Эрос дает здесь свой первый бой всему, что несет с собой принцип реальности: отцу, господству, сублимации и смирению. Однако затем свобода и осуществление постепенно начинают ассоциироваться с этими отцовскими принципами: свобода от потребностей приносится в жертву нравственной и духовной независимости». Именно «сексуальное влечение» к матери-женщине составляет, по мысли Маркузе, первую угрозу психическому фундаменту цивилизации. Такие влечения парализуются систематическими ограничениями, налагаемыми цивилизацией на инстинкты жизни и вытекающей отсюда неспособностью последних к эффективному «связыванию» агрессии (с. 234–235).

Здесь Маркузе вновь переворачивает все «с ног на голову». Я думаю, что человек ищет свободы, он действительно устремлен к свободе, к еще большей свободе, но как раз «репрессивная цивилизация» и представляет свободу как сексуальное удовольствие. «Репрессивная цивилизация» контролирует доступ к сексуальному удовольствию, «понимая», что в самом этом удовольствии спрятано опасное для нее желание свободы. Но следует не освобождать доступ к сексуальному удовольствию, как то считает Маркузе, но усиливать и очищать, развивать и углублять понимание и желание свободы. Нужно освобождать это первично данное человеку чувство свободы от «пуповины», абстрагировать понятие свободы личности от чувства свободы «материнского лона». Нужно помочь человеку родиться, а не охранять его нежелание оторваться от неги материнской заботы. То, что мы были необыкновенно счастливы в лоне матери, не означает, что нам нужно туда возвращаться или превращать весь мир в такое лоно. Мы действительно хотим освободиться от нужды и потребностей, но не за счет «нирванизации» своей жизни.