Виктор Тростников - Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Так какая же философия качественней – та, которая приносит смертельные плоды, или приносящая плоды, оберегающие жизнь?

Пожалуй, только теперь, по прошествии полутора столетий, оглядываясь на первоначальную русскую философию, можно сказать, что это было культурное явление всемирного масштаба. И всё же ни старшие славянофилы, ни Леонтьев, ни даже Данилевский не могут быть увенчаны титулом «философа православия», как Кант – «философа протестантизма». Дело в том, что они были не философами в строгом смысле этого слова, а философствующими личностями. И хотя личностями они были яркими и философствовали гениально, им не хватало того, без чего нет настоящего философа, с чего начинается философ, – метафизики. Это видно уже по языку их сочинений – в нём практически нет метафизических категорий, которые были непривычны для этих авторов, не вошли в самую основу их мышления и изложения идей, ибо не было соответствующей школы и тренировки. Их тонкие, умные, блестящие и даже пророческие рассуждения развивались в сфере феноменов, сфера же ноуменов оставалась для них неосвоенной и несколько чуждой. А поле, на котором играет философ, – это, прежде всего, ноумены, или, по терминологии средневековых схоластов, универсалии. И так мощно начавшаяся с открытия многополярности мира русская философия не могла и дальше находиться лишь на уровне историософии – дисциплины прикладной, – а должна была подниматься на уровень чистого умозрения, бескорыстных поисков вечной и безусловной истины как таковой. Для этого был необходим настоящий философ, какими были Парменид, Беркли и Кант. И такой философ явился в России – это был Владимир Сергеевич Соловьёв (1853–1900).

Он был сыном знаменитого историка Сергея Соловьёва. Дед по отцу был священником, который сам причастил восьмилетнего Володю и благословил его на христианскую жизнь. Мать его, которую звали Поликсена (как и его сестру), происходила из знатного малороссийского рода, к которому принадлежал замечательный украинский философ Григорий Сковорода. Так что мужская генетика звала его стать православным священником, а женская – философом. Он нашёл единственно возможный выход – стал философом православия.

Владимир Соловьёв родился в Москве, окончил лучшую в России «пятую гимназию» на Остоженке. Ныне там размещается институт иностранных языков, здание которого увешано мемориальными досками знаменитостей, вышедших из гимназии, среди которых красуется, конечно же, и доска Владимира Соловьёва. После гимназии Соловьёв окончил Московский университет и в течение года посещал как вольнослушатель Духовную академию.

В 1874 году, в возрасте 21 года, Соловьёв защитил в Санкт-Петербурге магистерскую диссертацию «Кризис западной философии». В научном мире это было событием – все поняли, что восходит новая звезда русской мысли. Текст диссертации быстро распространялся и наделал много шума. После своей триумфальной защиты Соловьёв поехал в Лондон для работы в библиотеке Британского музея, оттуда в Египет. Вернувшись в Россию, он в 1880 году защитил докторскую диссертацию «Критика отвлечённых начал» и получил профессорскую должность. Но в 1881 году после убийства Александра II он обратился в открытом письме к новому императору Александру III с призывом простить убийц отца, подав тем самым всему миру пример христианской любви к врагам. Это предложение не встретило понимания «наверху», и Соловьёву пришлось подать в отставку. С этого времени и до конца жизни он нигде официально не работал и, подобно Гоголю, не женился и не имел собственного жилища, находясь то у друзей, то в гостиницах, то за границей (два великих «бомжа» в русской истории). В чужом доме он и умер в возрасте всего 47 лет, а именно в доме князя Трубецкого в Узком, близ Москвы (напомним, что Гоголь умер в доме А. Толстого на Арбатской площади). Похоронен Владимир Соловьёв в Новодевичьем монастыре Москвы.

Соловьёв был очень чувствительным к разного рода мистическим явлениям. Об одном из них надо рассказать, ибо оно сыграло очень важную роль в формировании его особых научных интересов и придало уникальный «соловьёвский» оттенок всей его метафизике, который принято критиковать как «софиологию». Надо заметить, что 99 процентов этой критики не основывается на анализе работ самого Соловьёва, а переходит от одного защитника чистоты православия к другому, не удосужившемуся заглянуть в критикуемые сочинения. Ему неоднократно являлся прекрасный образ, который он называл «Вечной женственностью» или «Божественной женственностью». Первый раз это случилось в церкви во время богослужения, когда ему было десять лет. Позже Соловьёв описал это в стихах:

«Вечная женственность» явилась ему и в Египте, близ пирамид. И опять он запечатлел это в восьмистишии:

А теперь скажите: для настоящего философа , то есть человека, целью которого является постижение истины, разве могло не быть настоятельной необходимостью выяснить для себя метафизическое значение удивительного феномена, виденного им неоднократно и совершенно реально; понять, какой ноумен стоит за этим феноменом? Вот Соловьёв и пытался это сделать, возвращаясь время от времени к теме «Вечной женственности» на протяжении всей жизни. Он так и не нашёл окончательного ответа, и самый глубокий из исследователей творчества Соловьёва, Лосев, насчитал у него по крайней мере семь разных интерпретаций «Вечной женственности», что и дало некоторым ученикам Соловьёва повод развивать понравившуюся им интерпретацию, доводя её до абсурда, а это вызвало, уже у других людей, резкую критику, обращённую почему-то не к этим горе-ученикам, а к самому Соловьёву, который был тут ни при чём.

Философское наследие Владимира Соловьёва громадно по своему диапазону – оно охватывает буквально все проблемы, которые когда-либо занимали «настоящих философов», и все они получают у него ясное и логичное разрешение. Обладая от природы незаурядным литературным талантом (если бы он не написал ни одной философской строчки, его имя всё равно вошло бы в историю русской культуры за его поэзию), Соловьёв нашёл золотую середину между профессиональным языком, изобилующим метафизическими категориями, характерным для немецких философов, буквально завораживающих читателей этими звучными категориями («непонятно, но здорово!»), и простым прекрасным русским языком, каким написана проза Лермонтова и Тургенева, поэтому самые глубокомысленные и содержательные его работы читаются достаточно легко.