Виктор Тростников - Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Как и его великие предшественники – Парменид, Беркли и Кант, – Соловьёв начинает с «методологического сомнения» в субстанциональном существовании внешнего мира. Он пишет: «Обыкновенно думают, что, если бы исчезли из мира все чувствующие существа, мир всё-таки остался бы тем, чем он есть, со всем разнообразием своих форм, со всеми красками и звуками. Но это очевидная ошибка: что значит звук без слуха? – свет и цвет без зрения?»

Становясь даже на точку зрения господствующего естественно-научного мировоззрения, мы должны признать, что если бы не было чувствующих существ, то мир радикально бы изменил свой характер. В самом деле, для этого мировоззрения звук, например, сам, то есть независимо от слуха и слуховых органов, есть только волнообразные колебания воздуха; но очевидно, что колебание воздуха само по себе ещё не есть то, что мы называем звуком; для того чтобы это колебание воздуха сделалось звуком, необходимо ухо. Подобные логические рассуждения Соловьёв заключает общим выводом: «Надо твёрдо помнить, что никакого внешнего мира, никаких чувственных предметов и реальных происшествий нам не дано, а известен лишь ряд внутренних явлений, составляющих содержание чистого сознания, или мышления».

Однако Соловьёв не напрасно постоянно называет своё сомнение в существовании независимого от нашего восприятия внешнего мира «методологическим» – идя дальше Беркли и Канта, он рассматривает это сомнение как стимул к тому, чтобы путём отрицания вновь обрести уверенность в существовании объективной реальности, теперь уже не в наивной объективизации своих внутренних ощущений (я слышу звук, значит, он существует в природе), а в подлинной её сути. Вот его собственные слова:

«Я признаюсь откровенно, что я уверен не только в действительном существовании мира природного со всем живущим в нём и не только в бытии своей души и тела и в тождестве своей личности, но ещё уверен и в том, что с Божией помощью могу философски оправдать свою уверенность. Но именно ради этого и дорого предварительное методологическое сомнение как относительно внешней, так и относительно внутренней реальности, ибо этим сомнением не только полагается начало философского процесса проверки наших мнений, но и обусловливается желанный конец его, который никак не будет простым возвращением к прежнему верованию, а должен выразиться в новом, лучшем понимании мира».

Мы уже говорили, что настоящая философия включает в себя умение додумывать всякую мысль до конца, не бросая её на полдороге. В приведённом отрывке Соловьев продемонстрировал, что умел это делать лучше всех других, в частности, лучше Беркли. Беркли говорит: «Когда я не смотрю на вещи, они перестают существовать», но это не доведённая до логического конца мысль. Соловьёв договаривает её: «Когда я не смотрю на вещи, и не вспоминаю о них, я сам перестаю существовать, ибо моё “Я” обретает реальность только как антитеза тому, что есть “не Я”, то есть вещам». Исчезают вещи, исчезаю я. И Соловьёв надеется с помощью Бога и философии преодолеть сомнение не только в бытии вещей, но и в своём собственном бытии.

Сумел ли Владимир Соловьёв выполнить свою дерзкую программу философского обоснования нашей природной уверенности в существовании объективной действительности? Сумел и это, и нечто большее: нарочито не обращаясь к Откровению, то есть средствами только философии, показал, в чём состоит эта действительность. Это сделано им в работе «Чтения о Богочеловечестве».

В этой замечательной работе индивидуальное испытующее сознание проходит на протяжении ста пятидесяти страниц примерно тот путь, который прошло в течение тысячи лет искавшее истины коллективное сознание человечества. Истина есть для него нечто высшее, и вначале оно ищет это высшее в том, что его непосредственно окружает, в эмпирической действительности, в природе, однако в какой-то момент убеждается, что предметная действительность не способна вместить это начало, и начинает понимать, что оно может пребывать только в мире идей. Так возникает представление о двух слоях бытия, дуализм. Но сознание Соловьёва (а речь ведь идёт о работе именно его сознания) не повторяет ошибку Платона, у которого мир идей дублирует мир вещей; рассуждая аккуратнее и точнее, Соловьёв закономерно приходит к инверсному дуализму парменидовского типа. К нему привело Соловьёва различение между идеей как элементом внутреннего мира человека и идеей как элементом существующего вне человека нематериального слоя бытия, то есть между субъективной и объективной идеями. «Чтения…» представляют собой уникальный, до сих пор непревзойдённый образец так называемой «апологетики» – оправдания веры. Есть апологетика научная – она опирается на установленные учёными факты; есть апологетика нравственная – она апеллирует к голосу совести. У Соловьёва совершенно особая апологетика, которую можно назвать логической. Он «вычисляет» Бога почти «из ничего», отталкиваясь от бесспорных тезисов, с помощью одного правильного рассуждения. Понимая, как и все настоящие философы, что для нас непосредственной реальностью являются идеи, он обнаруживает то, чего раньше никто не замечал. Если не скатываться к бесплодному солипсизму и допустить существование идей не только в нашем сознании, но и вне него, то есть как объективных данностей, то надо констатировать, что внутренние и внешние идеи обладают противоположными свойствами: субъективная идея при обобщении беднеет по своему содержанию, а объективная обогащается. Возьмём, например, понятие «человек» (идею человека). Если расширить его до максимальной общности, то в нашем сознании возникнет человек, не обладающий какими-то специфическими свойствами, а только теми, которые присущи всем людям (пересечение). Скажем, офицер уже не подпадает под понятие «человека вообще», так как он, во-первых, человек, а во-вторых, он служит в армии и имеет достаточно высокое звание, то есть понятие здесь сужается. «Человек вообще» для нас – это самый простой человек, ничем не выдающийся, незаметный, скромный. Чем меньше в конкретном человеке индивидуальных отличительных черт, чем меньше претензии на исключительность, тем ближе он к нашему представлению о «просто человеке». Совсем другое дело – объективная идея человека, то есть та, что находится на «платоновских небесах». Там «человек вообще» собирает всех индивидуальных людей, является их объединением, поэтому его содержание максимально. Из этого тончайшего наблюдения Соловьёв делает поистине потрясающий вывод: самому простому человеку на земле (то есть в нашем, земном сознании) соответствует, а значит, и является ему наиболее близким и родственным самый сложный и самый богатый содержанием небесный человек, то есть человек божественный, Богочеловек. Это «вычисленное» Соловьёвым Божественное Лицо оказалось в точности совпавшим с Сыном Человеческим евангельского Откровения, который охотно беседовал с рыбаками и мытарями, но молчал перед синедрионом и Пилатом. Так получает независимое философское обоснование центральное положение христианской сотериологии: стать большим там (войти в Царство Небесное) может только тот, кто умалит себя здесь (научится быть смиренным). Вдумайтесь только, к чему пришёл наш Соловьёв, пользуясь одним лишь правильным рассуждением: к раскрытию смысла загадочной фразы Нагорной проповеди, которой каких только трактовок не давали: БЛАЖЕННЫ НИЩИЕ ДУХОМ! А ведь в её понимании – ключ не только к тайнам мироздания, но и к тайне спасения!