Александр Секацкий - Дезертиры с Острова Сокровищ

Скажем, демократическое государство характеризуется прозрачностью решений, принимаемых на всех уровнях. Мировое сообщество настойчиво борется за прозрачную и предсказуемуюполитику; те же достоинства должны отличать и здоровую финансовую систему. Вообще любой успех получает признание лишь в случае прозрачности его траектории. Мир гуманистической утопии должен представлять собой паноптикум, обозримую со всех сторон площадку. При этом главное недоговаривается, хотя и подразумевается: идеальными обитателями такого мира могут быть только прозрачные существа – лояльные политкорректные граждане, которые не таят в себе ничего непредсказуемого и вообще ничего не таят. Тайна – удел несовершенного человечества, недостойного жить в эпоху глобализма. С точки зрения гуманистической утопии само сокровенное(то, что подлежит сокрытию) – это несовершенство человеческой природы, а всякое таинство есть прибежище того, кому есть что скрывать. Неслучайно сегодня любой политик, провозглашая свою близость к идеалу, заявляет: мне нечего скрывать. Тем самым как бы опробуется принцип паспортного контроля ближайшего будущего: пройдет лишь тот, кому нечего скрывать.

В этом пункте идея прозрачности и предсказуемости наконец сталкивается с другой излюбленной идеей либерализма – с принципом невмешательства в личную жизнь (идея privacy). Столкновение, безусловно, вызывает протест, но протест, во-первых, достаточно вялый, а во-вторых, запоздалый. Процесс упразднения сокровенного зашел слишком далеко и стал необратимым, поскольку успел породить новую, упрощенную модель сборки субъекта, модель, не предполагающую непроницаемости внутреннего мира. Странная вещь случилась прежде всего со свободой. В социальном пространстве, которое показалось бы очень тесным и стесняющим движения тем, кто привык бороться за свои права и отстаивать собственную суверенность, новые законопослушные обитатели чувствуют себя вполне свободно. Парадокс этот имеет простое объяснение, звучащее, однако, как приговор современному обществу: там, где трехмерным существам со всеми их тайнами и личностными особенностями было бы не разместиться (они бы на каждом шагу натыкались на барьеры), одномерные и к тому же прозрачные создания прекрасно помещаются, не задевая друг друга. Они ведь прошли школу политкорректности, которая как раз и учит двигаться вдоль стеночки, никого не задевая. А тот, кто занимает слишком много места в своем самоопределении и не просвечивается лучами IPI, тот попросту не пройдет через паспортный контроль и не будет допущен в новый глобализованный мир.

Идея мгновенной идентификации, активно внедряемая в жизнь уже сегодня, стала вполне логичным продолжением гуманистической линии развития западной цивилизации, и одновременно она обнажила изнанку гуманизма, о которой предпочитали не говорить и даже не думать.

Существует любопытный тест, демонстрирующий скрытый смысл основополагающих европейских ценностей. Случилось так, что во время похода принц и нищий легли спать недалеко друг от друга и во сне поменялись телами. Нищий проснулся в теле принца, а принц, соответственно, в теле нищего. Принц быстро обнаружил подмену и тут же убедился, как нелегко будет объяснить трагическое недоразумение и убедить окружающих в том, кто он на самом деле. Он перепробовал всё, пытался говорить с родными, с министрами и с простыми слугами – никто не захотел его даже выслушать. Принц понял, что его настойчивость не только ни к чему не приведет, но и увенчается либо эшафотом (если кто-нибудь все-таки поверит), либо сумасшедшим домом (если не поверит никто)…

Вывод прост: тело является решающим аргументом. Но заметим: решающим аргументом только для европейской цивилизации. Для большинства архаических культур решающим аргументом является предъявление опыта другого проживания. Воспоминаний принца было бы вполне достаточно, чтобы ему поверили – так же, как верят соплеменнику, в которого вселился дух шамана, как верят и самому шаману, рассказывающему о своих странствиях в других мирах. Верят, поскольку духовный опыт важнее телесной определенности.

Решительное предпочтение именно телесной определенности есть, по существу своему, репрессивная мера, ограничивающая свободу самоопределения индивида. И это лишь первое, изначальное проявление скрытой репрессивности, на которой основывается гуманизм западного образца. Биопаспорт (IРI), наоборот, представляет собой последнее по времени ограничение непредсказуемости, последнее ужесточение рамок признаваемой человеческой сущности. Между ними располагаются в ряд множество «примет цивилизованности»: приоритет удостоверения личности над самой личностью, пресечение попыток отказаться от биографии (если она мешает и не нравится) и жить другой жизнью, вообще принципиальное подавление любых восстаний против документа – как будто документ важнее еще незавершенной жизни и имеет право определять ее до мельчайших деталей. Такова изначально репрессивная изнанка демократических свобод, смирительная рубашка, которую постиндустриальное общество считает своей повседневной одеждой, приходящейся как раз впору. Если, конечно, не делать резких движений – да ведь никто их и не делает («Гирлянда желтых лютиков»).

Как бы там ни было, но борьба против тотальной паспортизации, которую вели бланкисты, получила поддержку многих сил, в других отношениях весьма далеких от идеалов движения. На стороне нестяжательских общин выступили многие христианские организации, и прежде всего Русская Православная Церковь: ее наиболее преданные прихожане начали борьбу против штрих-кодов, ИНН и электронных паспортов еще до появления отрядов Бланка.

Уже через три-четыре года взаимная поддержка и настойчивость позволила ослабить обруч тотального контроля над гражданами («смягчить режим заключения», как говорит Колесо). Сыграла свою роль и солидарность антиглобалистов, значительная часть которых влилась сегодня в ряды нестяжательского движения.

Благодаря неослабевающим протестам «навеки зарегистрированных», толоконные лбы вздрогнули и призадумались. Тем временем охотники племен и вольные странники, пользуясь симпатией сочувствующих и их мощной компьютерной поддержкой, в целом решили проблему фантиков. Изобилие бланков самых различных документов, проходящих через круговорот подвесных обменов, хорошо организованный и немалый по своим масштабам обмен настоящими документами, а также появление в большом количестве виртуальных суверенитетов и соответствующих виртуальных гражданств (признаваемых друг другом и даже некоторыми традиционными субъектами международного права) – все это превратило работу пограничников и прочих фантиколюбов в настоящую пытку или, лучше сказать, в лотерею. Некоторые КПП стали пропускать под денежный залог, другие переквалифицировались на исключительный «фейс-контроль», пропуская знакомые лица, которые под свою ответственность могут проводить спутников. Так получил распространение институт проводников, оказавшийся довольно эффективным для небольших КПП.