Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Кант полагал, что люди по своей природе предрасположены к добру. У нас есть животные инстинкты самосохранения, потребности в социуме и тому подобное. Кроме того, нам свойственно использовать практический разум, чтобы уважать свою собственную и чужую человеческую природу. Но Кант также считает, что, несмотря на нашу направленность к добру, у нас есть склонность ко злу. Объясняя происхождение этой наклонности, Кант опирается на ключевые моменты своей философии, в которой ноуменальная сфера личности (Бог и свобода) отличается от феноменальной сферы. Он считает, что эта предрасположенность ко злу появилась у нас из-за ноуменальной свободы воли. Как пишет Филип Куинн:

По его словам, несмотря на то что склонность ко злу может показаться врожденной, ее следует считать не только врожденной, потому что также можно сказать, что люди сами навлекли ее на себя. О ней можно мыслить как о врожденной в том смысле, что, будучи причиной каждого дурного в моральном отношении поступка в жизни человека, она присуща ему еще до всех этих поступков и, следовательно, по времени присуща ему сразу с момента его рождения. Но о ней следует мыслить как о приобретенной самим человеком, потому что, будучи наклонностью к морально злому, она должна быть результатом свободы воли, за которую человек может нести моральную ответственность. Кроме того, с точки зрения Канта, ее можно считать приобретенной самим человеком, поскольку она может мыслиться и действительно является результатом вневременного акта ноуменальной свободы воли каждого человека [551].

Если это объяснение нашей ответственности за предрасположенность ко злу может показаться неясным, то Кант более понятен, когда он просто заявляет, что мы часто выбираем «злую максиму», предпочитая наше счастье счастью других. «Это зло изначально, так как губит основание всех максим» [552].

Учитывая, что мы находимся во власти зла и погрязли в нем, необходим душевный переворот. Мы начинаем осознавать потребность в таком обращении с помощью того, что Кант называет архетипом, или первоначальной идеей морального совершенства. Через этот архетип божественная благодать позволяет человеку пережить потрясение, в ходе которого он обращается к добру (или доброй максиме) и затем обнаруживает практические изменения в своем поведении. Спасение достигается деятельностью человека и божественной благодатью:

Если допустить, что, для того чтобы стать добрым или лучшим, необходимо еще сверхъестественное содействие, то, будет ли оно состоять в уменьшении препятствий или в положительной помощи, человек должен до этого сделать себя достойным получить его и принять эту помощь (это немаловажно), т. е. принять в свою максиму положительное увеличение силы, благодаря чему только и становится возможным, что ему приписывается добро и его признают добрым человеком [553].

То, как Кант понимает благодать, позволяет ему видоизменить и по-новому истолковать некоторые ключевые христианские догматы. Например, исторический Иисус может выполнять функцию спасительного архетипа. О Нем даже можно мыслить как о «Боге воплощенном», если здесь имеется в виду, что этот человек, Иисус, считается святым. С религиозной точки зрения нашу нравственную жизнь можно понимать чисто в теистических терминах: «Религия (рассматриваемая субъективно) есть познание всех наших обязанностей как божественных заповедей» [554]. Но Кант, как и Лессинг, не думает, что спасение заключается в первую очередь в историческом событии (в искуплении Христа), приводящем к достоверному божественному откровению, подкрепленному чудесами. Также для спасения не существенно и историческое учение. Более того, внутренняя вера, с точки зрения Канта, индивидуальна и не подлежит публичному выражению [555]:

Во всех видах веры, которые относятся к религии, исследование неизбежно наталкивается за их внутренними свойствами на тайну, т. е. на нечто священное, что хотя и может быть известно каждому в отдельности, но не может быть общественным достоянием, т. е. не может быть сообщено всем. – Как нечто священное, оно должно быть моральным, а следовательно, предметом разума, и внутренним образом может быть признано достаточным для практического применения. Но как нечто тайное оно все же недостаточно для применения теоретического, ибо в таком случае его можно было бы объяснить каждому, а стало быть, также и внешним, т. е. публичным образом [556].

Кант представляет религию в виде двух концентрических кругов. Во внутреннем круге – чистая религия моральной веры и спасительная благодать или помощь Бога. Во внешнем круге – историческая религиозная традиция. Рациональный философ должен придерживаться внутреннего круга. Если же в то же самое время философ придерживается исторического откровения, то он должен быть в состоянии показать, как они оба согласуются, не поступившись никоим образом внутренним, чистым кругом.

Главная цель Канта в большей части его знаменитых поздних трудов – всеобщее понимание истории и политической власти. В «Идее всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (1784) и в работе «К вечному миру. Философский проект» (1795) Кант пытался выявить рациональные, очевидные принципы, которые препятствовали бы войнам между народами. Считается, что работы Канта не оказали большого политического влияния. Вот, например, оценка Карла Маркса:

В то время как французская буржуазия посредством колоссальнейшей из известных в истории революций достигла господства и завоевала европейский континент, в то время как политически уже эмансипированная английская буржуазия революционизировала промышленность и подчинила себе Индию политически, а весь остальной мир коммерчески, – в это время бессильные немецкие бюргеры дошли только до «доброй воли»… Эта добрая воля Канта вполне соответствует бессилию, придавленности и убожеству немецких бюргеров, мелочные интересы которых никогда не были способны развиться до общих, национальных интересов класса и которые поэтому постоянно эксплуатировались буржуазией всех остальных наций [557].

Безусловно, Маркс совершенно не прав в отношении Канта. Кантовское понятие федерации народов повлияло на двадцать восьмого президента Соединенных Штатов, Вудро Вильсона, выступившего в поддержку Лиги Наций на Парижской мирной конференции после окончания Первой мировой войны. Глобальный федерализм Канта и его интернациональный республиканизм можно считать одним (из множества) источников вдохновения, стоявших за последующим созданием Организации Объединенных Наций [558].