Сэм Грин - Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию

Тем не менее загадкой остается долговечность поддержки Путина и общего курса страны. Четыре года – немалый срок. За это время в России произошло достаточно изменений, однако не случилось почти ничего, что могло бы укрепить веру граждан в российское руководство. В таком контексте решить загадку нам помогут Крым и Дюркгейм.

Одним из главных наблюдений Дюркгейма, касающихся участия в коллективных ритуалах, стало то, что ритуалы формируют новые идентичности и способствуют возникновению чувства сопричастности, не исчезающего, когда ритуал заканчивается. Ритуалы – акты единения – ломают барьеры между участниками и создают новое чувство солидарности. Люди меняются под действием нового опыта. Это хорошо знакомо футбольным фанатам: огромное эмоциональное возбуждение, которое они испытывают, когда вместе смотрят матч на стадионе, поют, кричат и обращаются к символам коллективной истории, формирует крепкие связи, выходящие за пределы конкретного момента и матча. Это знакомо и социологам (отчасти благодаря исследованию поведения футбольных фанатов).

Как правило, политологи недооценивают важность коллективного эмоционального опыта, который мы описываем на страницах этой книги, и потому не упоминают о нем в большинстве анализов аннексии Крыма, войны на Украине и влияния этих событий на российское общество и политику. И все же и данные нашего опроса, и наши интервью показывают, что для многих россиян случившееся весной 2014 года стало определяющим моментом, после которого граждане стали иначе относиться к собственному государству, к стоящему во главе него Путину – и к собственной роли в истории.

Отчасти это объяснялось тем, что с точки зрения внешней политики ситуация аннексии Крыма была первой после распада СССР, в которой Россия не отдавала территории, а приобретала их. Казалось, что Россия впервые за тридцать лет перешла из обороны в наступление.

Более того, это была не просто территория, а территория, которую можно было признать важной частью наследия России. В обращении 18 марта 2014 года, заявив о “воссоединении” Крыма с Россией, Путин сказал, что “в Крыму все пронизано нашей общей историей и гордостью”, и подчеркнул, что именно в “древнем Херсонесе” (на Крымском полуострове) был в 988 году крещен великий князь Владимир, который принес христианство в Древнюю Русь, историческую предшественницу России и Украины 35 . Он развил эту тему в послании Федеральному Собранию в декабре 2014 года, заявив, что Крым имеет “огромное цивилизационное и сакральное значение [для России], как Храмовая гора в Иерусалиме для тех, кто исповедует ислам или иудаизм” 36 . Хотя опросы показывали, что большинство россиян мало что знало о крещении князя Владимира (и еще меньше о “древнем Херсонесе”), это не умеряло их пыл.

В конце концов, для многих россиян существовала более близкая связь с Крымом. Портовый город Севастополь по крайней мере дважды в новейшей истории становился местом безграничных страданий и безграничной смелости – сначала в Крымскую войну, а затем во Вторую мировую, когда ему пришлось еще тяжелее. Сопротивление нацистам в этом “городе-герое”, как Путин напомнил россиянам в речи по случаю Дня Победы, произнесенной 9 мая 2014 года, вошло в историю Второй мировой войны, которую не забывают в России.

Ежевечерний ритуал многочасовых телевизионных новостей о войне и “освобождении” помогал связать текущие события на Украине с великими кризисами прошлого, глубже впечатывая события весны 2014 года в сердца и мысли многих россиян. Чем больше люди вовлекались в события, смотря новости по телевидению или обсуждая политику с друзьями и родственниками, тем сильнее становился эффект. Это был коллективный момент энтузиазма и патриотической энергии – иными словами, момент коллективного возбуждения.

Последствия этого периода оказались весьма значительными. Одним из них, как и предположил бы Дюркгейм, стало формирование нового чувства групповой идентичности. Об этом явно свидетельствует рост эмоциональной привязанности россиян к своему руководству. Другим последствием, как показывает исследование, стало то, что момент прошел, но простых ритуализированных напоминаний – например, речей Путина или мантры “Крым наш” – оказалось достаточно, чтобы освежать в каждом индивиде чувство сопричастности и комфорта 37 .

Были и другие последствия для взаимоотношений Путина с россиянами. Украинский кризис стал самым серьезным испытанием, выпавшим на долю России с конца чеченских войн 1990-х годов. При этом у него был совершенно прозрачный геополитический контекст – похожее на противостояние времен холодной войны (во всяком случае, при поверхностном взгляде) соперничество с США за политическую ориентацию территорий, исторически и географически близких России. Политологические исследования показывают, насколько важную роль такие кризисы играют в превращении непримечательных в остальном политических фигур в харизматичных лидеров, любимых народом. В конце концов, чтобы лидер стал харизматичным, у него должны быть преданные поклонники. Харизма – это взаимодействие лидера с его последователями 38 . В связи с этим харизматичные лидеры часто появляются в моменты кризиса, поскольку успешное управление кризисом превращает ранее незаурядных политиков в харизматичных лидеров. Как свидетельствуют наши данные, отчасти именно это случилось в России весной 2014 года. Украинский кризис помог Владимиру Путину окончательно превратиться из неприметного агента КГБ в харизматичного “собирателя земель”. Таким именем – ранее закрепленным за великим князем Иваном III, который в XV веке разбил Золотую Орду и втрое увеличил территорию Московского княжества, – Путина наградили люди вроде Дугина.

Впрочем, когда примерно через четыре года после аннексии Крыма мы повстречались с Дугиным, он был зол – но не на Запад. Он заявил, что Путин предал общее дело.

“Честно говоря, в Новороссии [так Дугин называет Восточную Украину] мятеж пользовался гораздо большей поддержкой”, – сказал он нам. Кремль, по его словам, должен был продолжать борьбу. Да, он понимал, что в Крыму все прошло удачно, но “Крым легко мог оставаться частью Украины из-за пассивности населения. Настоящий мятеж, действительно массовый, антикиевский, пророссийский мятеж был именно в Донецке… Если правду сказать, их референдум был гораздо более законным, чем крымский. Но правда – эта правда – оказалась под запретом”.

И запретил ее, по мнению Дугина, сам Путин.

После испытаний аннексии, войны и глобальной геополитической конфронтации Россия стала другим государством – государством, где поддержка Путина определялась не экономическим ростом и успехом его политики, а эмоциями, гордостью и возрожденным чувством российской идентичности. Но и Путин после этого конфликта стал другим человеком. Несомненно, этот момент вселил в российского президента уверенность. Но теперь, когда россияне сплотились в новой общности, на Путина оказались возложены и определенные обязательства: в конце концов, он не мог рисковать потерей возбужденной нации. Как выяснилось, в статусе собирателя земель есть и свои минусы.