Владислав Иноземцев - Экономика без догм: Как США создают новый экономический порядок

Вторым уникальным моментом стало поведение правительств: в условиях кризиса доходная база бюджетов начала снижаться (в 2009 г. доходы федерального бюджета США сократились на 18% по сравнению с 2007-м — с $2,57 до $2,11 трлн208), в то время как расходы на самые разнообразные нужды, от социальных программ до поддержки отдельных отраслей, возрастали. В результате если в течение кризиса 2000–2002 гг. федеральный бюджет США был сведен с суммарным профицитом $206,6 млрд, или 4,1% докризисного ВВП209, то за 2008–2011 гг. дефицит составил почти $4,5 трлн, что равнялось 31,8% ВВП 2007 г.210 Ранее не происходило ничего подобного: прежде власти всегда стремились ограничить расходы вслед за доходами. Иначе говоря, именно начиная с Великой рецессии правительство стало масштабно корректировать многие рыночные функции: несмотря на то что тогда еще не практиковалась в чистом виде финансовая поддержка граждан через введение безусловного базового дохода или массовую единоразовую адресную помощь, тем не менее в большинстве развитых стран началось стимулирование спроса (в качестве самого очевидного примера можно привести введенные в США, Великобритании, Германии, Канаде и большинстве европейских стран [включая, пусть и с большим опозданием перенявшую этот опыт, Россию] программы софинансирования покупок частными лицами новых автомобилей [затраты на это составили в США $3 млрд211, в Германии — более €2,5 млрд212, в Великобритании — £630 млн213]). При этом, что характерно, исправление данной диспропорции явно не стало основным приоритетом властей: в США экономика вышла на докризисный уровень уже во втором квартале 2011 г.214, а существенное сокращение бюджетного дефицита началось лишь в 2013-м; на протяжении посткризисного периода государство продолжало наращивать социальные расходы (в США, в частности, посредством принятия программы медицинского страхования, известной как Obamacare). Фактически именно в этот период была принята стратегия преодоления кризиса через фактическое (формальное или ситуационное) снижение налогов (в среднем на 0,7% ВВП в США215 и 1% в таких странах ЕС, как Великобритания и Германия216) одновременно с поддержанием и стимулированием спроса за счет бюджетного финансирования социальных расходов — такой подход позволил смягчить удар кризиса по населению, поддержать доходность корпораций и быстро восстановить фондовые рынки (которые сами по себе являются фактором, поддерживающим потребление в связи с инвестированием в них значительных частных средств и капиталов пенсионных фондов). Пусть и не окончательно, но стал формироваться качественно новый механизм противостояния циклическому спаду.

Третьим моментом, хотя это явление отчасти пересекается с первыми двумя, стала «реабилитация» политики так называемого количественного смягчения, которая была впервые применена в Японии в 2001–2006 гг. и позже сочтена местными властями неэффективной217 (проблемность японского кейса была во многом обусловлена высокой склонностью граждан к сбережению, а также тем, что он реализовывался в условиях дефляции, что не могло в должной мере спровоцировать рост спроса [мы еще вернемся к этому вопросу, так как в то время в Японии не сработала и другая популярная ныне тактика — так называемые вертолетные деньги218, или прямая выдача средств населению в период экономического спада для стимулирования потребления]). Между тем в США, Великобритании и позже в еврозоне центральные банки в период кризиса начали организованно выкупать с рынка государственные облигации, обеспеченные недвижимостью долговые обязательства, а также необеспеченные бонды крупных банков и компаний. Программы такого рода, инициированные в США осенью 2008-го, а в Европе — весной 2009 г., привели к масштабному (в размере 15–26% ВВП соответствующих стран219) предложению ликвидности; при этом речь шла не столько о кредитовании новых проектов, сколько о «развязывании рук» компаниям и банкам для их реализации; таким образом, количественное смягчение не изменяло рыночной мотивации хозяйствующих субъектов в сам момент их осуществления. Данная политика постепенно превратилась в важнейший элемент государственной поддержки экономики: в США было проведено три ее раунда (ФРС закончила покупки активов через шесть лет после начала кризиса, в конце октября 2014 г.220), в Великобритании Банк Англии покупал активы в рамках этой программы до 2012 г. и в 2016 г.221, а в еврозоне этот инструмент оказался столь популярен, что, будучи позже массово использованным в период борьбы с долговым кризисом в Греции в 2015 г., он по сути так и не был снят с повестки дня до наступления коронакризиса. Большинство финансистов положительно оценили эффект количественного смягчения, указывая на то, что программа позволила поддержать крупный бизнес, стимулировала выпуск дополнительных объемов государственного долга и сыграла значительную роль в посткризисном «разогреве» фондового рынка (одним из немногих, кто счел данную политику недостаточно эффективной, был А. Гринспен222). Таким образом, можно говорить о том, что в период Великой рецессии как монетарные власти, так и правительство впервые в истории в мирное время применили столь масштабные меры поддержки экономики, обеспеченные исключительно за счет наращивания государственного долга и кредитной накачки отдельных отраслей и секторов.

Следует при этом заметить, что именно в период 2008–2011 гг. впервые в истории была зафиксирована ситуация, в которой устойчивый рост государственного долга происходил на фоне сокращения стоимости его обслуживания: если в 2007 г. американское правительство направило на эти цели $430,0 млрд при объеме долга на 30 сентября $9,01 трлн, то в 2011 г. соответствующие цифры составили $454,4 млрд и $14,79 трлн (то есть доходность сократилась с 4,77 до 3,07% годовых, а доля бюджетных расходов, направляемая на обслуживание долга, — с 15,8 до 12,6%)223. Однако еще более примечательным явлением стало то, что также впервые в истории валюта страны, в которой начался экономический кризис, продемонстрировала устойчивый тренд на укрепление: с середины 2008 г. по лето 2010 г. доллар прибавил к евро невиданные 30,6%, к фунту — 29,7%, к иене — около 16%224. Золото, отреагировавшее на кризис более чем двукратным ростом котировок, с 2012 г. стало дешеветь и скорректировалось к концу 2015 г. до уровня немногим выше $1000/унцию225. Какова была причина происходящего и почему доллар вел себя совершенно иначе, чем в период биржевого коллапса 2000 г.?

На мой взгляд, Великая рецессия указала на один важный момент, который не оценен в полной мере и по сей день. В мире, в котором не существует привязки валюты к денежному материалу, ее ценность обусловливается иррациональным, на первый взгляд, обстоятельством. Многие авторы считают, что доллар обладает статусом мировой резервной валюты из-за масштабов американского рынка; некоторые полагают, что инвесторов привлекают возможности вложений в американские активы; иногда можно даже слышать, что секретом влиятельности доллара является то, что в нем номинирована торговля большинством биржевых товаров, включая нефть. Между тем все эти обстоятельства не кажутся мне принципиальными. Скорее имеет место обратное: доллар прежде всего ценен не как средство накопления или инструмент расчетов, а как средство платежа. В долларах к 2008 г. в мире было номинировано не менее 40% всех трансграничных долговых обязательств коммерческих банков и корпораций, причем именно с этого времени их доля стала устойчиво расти, а доля займов в евро, фунтах и иене — снижаться226. В условиях устойчивого роста мировой экономики то тут, то там появлялись интересные инвестиционные возможности; процентные ставки на развивающихся рынках были выше, чем в основных экономических центрах, а валюты этих стран оставались относительно стабильными — как следствие, финансисты и инвесторы свободно переходили из доллара в другие активы и оперировали ими. Однако, как только в мире начинался кризис, причем совершенно неважно, где именно, возникало стремление к снижению рисков — что предполагало выход в ту валюту, в которой делалось основное количество заимствований. Иначе говоря, именно долги, а не активы делали доллар самым привлекательным международным финансовым инструментом — а увеличение долларового долга столкнувшимися с трудностями Соединенными Штатами не подрывало позиции их национальной валюты, а только укрепляло ее. Евро смог добиться лишь временного паритета с долларом в этом отношении (к 2007 г. общий объем сделанных в нем займов приблизился к $20 трлн против $17 трлн в долларах, но уже в 2011-м доллар вернул себе лидирующую роль227) — и таким образом не будет большим преувеличением утверждать, что кризис 2008–2009 гг. послужил важным инструментом расширения финансовой свободы США, хотя большинство непосредственно наблюдавших его экспертов были убеждены в том, что эффект в итоге окажется противоположным.