Владислав Иноземцев - Экономика без догм: Как США создают новый экономический порядок

Между тем в момент кризиса положение Соединенных Штатов не казалось таким уж безоблачным. Финансисты в Америке и в остальном мире были убеждены в необходимости принятия экстраординарных мер для спасения ситуации. Точка зрения, согласно которой мир столкнулся с аналогом Великой депрессии, выглядела чуть ли консенсусной. В ноябре 2008 г., вскоре после состоявшихся в США президентских выборов, в Вашингтоне впервые собрался саммит лидеров 20 крупнейших экономик мира, на котором страны, представлявшие 62% населения Земли и производившие 76% глобального валового продукта228, заявили о необходимости выработки согласованной политики борьбы с кризисом — чего не случалось как минимум с 1985 г., когда было заключено соглашение в отеле «Плаза» (да и оно не идет в сравнение с масштабной программой, одобренной G20 на нескольких заседаниях в 2008–2010 гг.). Ведущие экономики мира одобрили 47-пунктный план регулирования финансовых рынков и банковской системы; договорились о необходимости «фискальной консолидации», взаимного доступа к кредитным ресурсам и утвердили план вливания в глобальную экономику $1,1 трлн, гарантировав предоставление этих средств международным финансовым институтам229; в 2010 г. они заявили даже о разработке программы преодоления масштабных торговых и платежных дисбалансов230. Однако уже в 2011 г. саммит в Каннах обсуждал весьма специфические для каждой из стран-участниц проблемы безработицы и рынка труда; в 2013 г. в России касались глобальной энергетической безопасности; в 2015-м в Турции нашлось время обсудить угрозы терроризма, а в 2016 г. в Китае прозвучал лишь абстрактный призыв содействовать устойчивому экономическому росту. Иначе говоря, после достаточно впечатляющего старта и принятия нескольких довольно важных решений (например, тех же Базельских стандартов устойчивости банковской системы231) международная координация в борьбе с кризисом практически исчерпалась (сама G20 сохранилась как крупный международный форум и даже обрела дополнительное значение после краха G8 из-за российской агрессии против Украины в 2014-м и после снижения уровня двухсторонних контактов между Вашингтоном и Пекином в 2018 г., но в последнее время поиск темы для очередного саммита становится все более сложной задачей, а частота встреч сократилась с двух до одного раза в год). Все это кажется мне очень важным, так как именно в период Великой рецессии началось осмысление того, требует ли современная экономика сложной координации между основными игроками или без таковой вполне можно обойтись. Мультилатеральный подход во многом поддерживался президентом Б. Обамой, но к концу срока его пребывания в Белом доме он во многом ослаб, а с приходом к власти Д. Трампа был окончательно отринут.

События 2008–2010 гг. интересны и тем, как они осмысливались современниками. Б. Эйхенгрин всерьез задавался вопросом «Насколько изменится уровень жизни в Америке, если зарубежные центральные банки и правительства перестанут держать долларовые резервы и уже не будут с такой же готовностью финансировать внешний дефицит США?»232, описывая далее все возможные тяжелые последствия такой перемены. Дж. Киршнер отмечал, что «безответственная финансовая политика больше не работает, и американская модель, ассоциирующаяся с доминированием крупного, лидирующего и освобожденного от всяких ограничений финансового сектора, уже не пользуется доверием; [поэтому] появление того, что я называю гетерогенностью мышления относительно денег и финансов, ознаменует собой конец второго американского послевоенного порядка»233, а К. Рейнхарт и К. Рогофф предупреждали: «Нынешний финансовый кризис, несомненно, единственный глобальный финансовый кризис, случившийся в послевоенную эпоху. Даже если Второе глобальное сжатие (the Second Global Contraction) не превратится во Вторую великую депрессию (the Second Great Depression), оно уже превзошло прочие встряски, включая распад Бреттон-Вудс[кой системы], долговой кризис 1980-х гг. в развивающихся странах и столь известный азиатский кризис 1997–1998 гг.»234. Подобные мнения высказывались многими авторитетными исследователями, подчеркивая, я бы сказал, рубежный характер Великой рецессии.

В 2008–2010 гг. США столкнулись не только с экономическим, но и с мировоззренческим вызовом. С одной стороны, беспрецедентные ответы на кризис в некоторой степени указывали на то, что многие прежние ограничители остались в прошлом: система не «надорвалась» от гигантских заимствований, ФРС стал главным покупателем новых долговых обязательств, позитивный экономический эффект был легко заметен. В эти годы американский бюджет перешел на новый уровень заимствований: если в 1991–2000 гг. среднегодовой размер дефицита составлял $88 млрд, а в 2001–2007-м — $221 млрд, то в 2008–2014 гг. он достиг почти $960 млрд235. Хотя об этом никто не говорил, но в целом стало понятно, что государственный долг Соединенных Штатов никогда не будет не только погашен или сокращен, но даже стабилизирован (как это было, например, после Второй мировой войны, когда с 1945 по 1953 г. долг снизился в номинальном выражении, а с 1945 по 1972 г. увеличивался темпами ниже инфляции236); речь может идти только о его рефинансировании при постоянном увеличении объема (характерно, что в 2008–2010 гг. в обороте появились первые в современной практике бессрочные облигации, окончательный срок погашения которых не обозначался237 [на мой взгляд, именно они в относительно недалеком будущем станут основным инструментом заимствования и для правительств развитых стран]). С другой стороны, монетарные власти и правительство вели себя соответственно традиционным нормам поведения, как если бы все прежние ограничители оставались в силе, заемные средства требовали отдачи, а государство действительно готовилось к переходу к долгосрочному сокращению бюджетного дефицита, ответственной финансовой политике и согласовывало свои шаги с партнерами.

Эта противоречивая реальность воплощалась в двух обстоятельствах.

Первое я уже отмечал: начиная с 2008 г. вливание денег в экономику происходило практически в неограниченных объемах: баланс ФРС к лету 2014 г. достиг локального максимума на уровне $4,38 трлн, увеличившись за шесть лет более чем в 4,8 раза238. Банки имели неограниченный доступ к кредитованию по близкой к нулю ставке. Несколько сократившийся от кризисного шока дефицит торгового баланса продолжил свой рост уже с 2010 г.239 Бюджет резко нарастил заимствования, а правительство инициировало несколько крупных социальных программ, самой внушительной из которых стала реформа здравоохранения (за 2008–2016 гг. ежегодные расходы бюджета по статьям Health и Medicare выросли на $435 млрд, или почти на две трети240). При этом следует заметить, что впервые в истории ФРС сыграла весьма значительную роль в финансировании экономического восстановления: ее баланс, как я уже отмечал, в 2008–2014 гг. вырос в абсолютных цифрах на $3,48 трлн241, в то время как прирост treasuries во владении иностранных инвесторов составил лишь $3,31 трлн242 при общем увеличении долга на $8,14 трлн243; это означает, что 43% выпускаемых казначейских обязательств выкупалось ФРС (мы позже поговорим о том, насколько эта ситуация изменилась в 2020 г.); иначе говоря, вопрос, которым задавался в те годы Б. Эйхенгрин, на деле утрачивал свою актуальность: американское правительство могло рефинансировать долг и управлять возрастающими дефицитами без обязательного участия иностранных кредиторов — а именно потребность в них традиционно считалась главной потенциальной причиной уязвимости долларовой системы. Таким образом, постепенно начало формироваться впечатление, что Америка can make it alone — может сама справиться с финансовым кризисом практически любого масштаба.