Андраш Форгач - Незакрытых дел – нет

нет мне все же нужно пойти и посмотреть

на плывущий под облаками золотой купол

на вопящих женщин

которые несутся к Чудищу

чтобы отвлечь его внимание

от того что недостижимо

нити цвета

чтоб ты помер в ботинках

она вбирала в себя цвета каждой своей клеточкой

хорошая девочка

которую на Генисаретском озере

весной 25-го или 26-го

на корабле какой-то мужчина

заманил в каюту и

заманил в каюту и

запинаясь рассказывала она

тут память неожиданно начинает икать

на озере где Иисус ходил по воде

она пыталась мне что-то рассказать

что рассказать невозможно

как Арахна которую гневная Афина Паллада

превратила в паука

потому что та лучше вышила грехи богов

или как Филомея которая с отрезанным языком

вышивала сестре гобелен

чтобы без слов картинками рассказать ей

что Терей делал с ней в хижине

он хватает девушку за локоны больно выворачивает ей руки

за спину

отрезает железом язык только корень извивается

в горле

как отрубленный хвост змеи извивается подпрыгивая

на земле

но Терей даже после этого свою необузданную похоть

еще несколько раз удовлетворяет

с помощью обесчещенного тела девушки

прядет ткет колет ночи напролет

ткет вытыкает картину

и рака в ней

и Чудище в ней

пока не достигнет своей иголкой

освещенного луной панельного дома

в микрорайоне

в окнах которого

мерцает свет

Брурия

В отличие от этого истина состоит

В отличие от этого ситуация заключается

В отличие от этого случилось так

В отличие от этого я хотел бы сказать что

В отличие от этого когда я полагал что

В отличие от этого когда я думал о том что

В отличие от этого когда тогда

Не сентиментальничать

Ситуация состоит просто в том

Что совершенно в противоположность этому

Можно даже сказать

Диаметрально противоположно

В отличие от этого уже и в поезде

Но все же

И все же

Но и тогда не так

А начиная с этого тем более нет

III

Кое-что еще

Когда при мне утверждают, что человек тем счастливее, чем меньше способен чувствовать, я вспоминаю индийскую поговорку: «Лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, а еще лучше быть мертвым».

Шамфор

Есть вещи, понять которые можно, только если они происходят с нами. Нет никакого другого способа что-либо о них разузнать. Понимание того, что произошло на самом деле, придет только вместе с самим событием. Такие вещи можно вообразить, если у фантазии хватит на это смелости и неукротимости, но понять их получится, только когда это действительно случится. Если мы не можем или не хотим давать себе в случившемся отчета, это все равно так; так это и когда отчет дать невозможно, потому что никакой отчет и близко не подберется к добытому знанию, а скорее умертвит, уничтожит его.

Одно из таких событий – смерть матери. Смерть матери – событие космическое. «Оборвалось последнее звено цепи», – телеграфировал большой венгерский писатель знаменитой актрисе. Что же это за последнее звено, о котором говорил писатель? То, что соединяло его с человечеством? То, что наделяло смыслом его жизнь? Другая такая вещь – когда врач сообщает, что у тебя рак, или ты узнаешь, что рак у кого-то, кого ты очень любишь, – у твоего друга, у возлюбленного. Врач сказал, что… В действительности же это означает вот что. И ты просто сидишь и смотришь перед собой. Или падает самолет, на котором ты летишь. Тогда ты наверняка понимаешь. Хоть уже и не сможешь никому рассказать. Вариант более благополучный: ты сидишь в машине, которая в предрассветный час слетает с шоссе и трижды кувыркается на заснеженном поле. Тишина. Ни шороха. Мертвое молчание. Но вот кто-то зашевелился. Истеричный смех. Ни у кого ни царапины. С этого момента все, кто был в этой машине, видят мир иначе. Необязательно об этом говорить, но теперь вы все знаете что-то, чего до сих пор не знали. Или если милое, умное, удивительное существо, твоя тетушка, к которой ты не раз обращался за советом, в один прекрасный день просыпается и не знает, кто она такая. Тогда ты понимаешь, что такое Альцгеймер. В ее улыбке запечатлено знание всей жизни, ее тело все еще помнит ее такой, какой она была, химические процессы продолжаются, внешняя оболочка цела, вот только она не знает, кто она такая. Хотя весь ее мир находится от нее на расстоянии вытянутой руки, он таится в каждом ее движении, он химически въелся в ее тело, он пульсирует там – в каждом ее жесте и каждой фразе. На поверхности не видно, что ее нет. Она все так же держит в руках книгу и целый день, месяцами, читает… все ту же, одну-единственную страницу. Читает все так же красиво, в свете лампы. Изумительный профиль. Смеется она громко, но собственного имени не знает. Это она и все-таки не она. Если ты знал и любил ее, ты внезапно все понимаешь. Это знание погружает тебя в немоту. А если не знал и не любил, то это просто печальный случай, новость в газете, любопытный факт.

Или если в один прекрасный день (хорошо, не такой уж это был прекрасный день) выясняется, что у тебя завербовали мать. Звонит приятель, который случайно наткнулся на эти данные. К нему в руки попала папка. Типичное начало. Звонит телефон, известие пронзает болью. И здесь то мелкое привходящее обстоятельство, что III/I – не совсем то же самое, что III/III [139], погоды не делает, потому что никого особо не заинтересует. То есть как это – не то что то же самое, да оно еще тожесáмее . Мама была агентом, доносчицей. Не была. Была. Нет. Да. Ну хорошо, не доносчицей – шпионкой. Не настоящей шпионкой, а кем-то вроде того. Ни тем ни другим, а секретным сотрудником, сексотом. Мелким винтиком в аппарате подавления, его последней шестеренкой. Но разве такие детали могут быть мелкими? Разве могут быть незначительными? И вот это одно-единственное мгновение меняет все те мгновения, которые ты провел с этим малюсеньким винтиком и деталью, все те мгновения, что ты прожил с этим сексотом под кодовым именем. Как будто законы перспективы и притяжения могут измениться в одну минуту. А вот гляди-ка, могут. Но от этого меняются не только проведенные вместе мгновения. Становятся уязвимыми, обнажаются и все прочие мгновения, уничтожаются «до» и «после», ликвидируются сокровенные минуты семейной жизни – первые вопросы, первые шаги, первые слова, съеденная вместе еда, проведенные вместе праздники, Рождество, духи, которыми обрызгивали женщин на Пасху, первый школьный день, выдача табелей, шалости, сказки, детские враки, мелкие чудеса, раскрывающиеся в горячей воде китайские пагоды и драконы, веселье, грусть, карточные игры, влюбленности, чай с молоком, который со свистом прихлебывали вместе из чашек, тунец со сметаной, лепешки лангоши на берегу Балатона, кубики марципана на лезвии ножа, Kellogg’s Crispy Cornflakes, «Щелкунчик», «Лебединое озеро», жаркие ссоры, долгие слезы, сенная лихорадка, Томас Манн, громогласные утверждения истины, шумные застолья, посапывание, зубная боль, вылазки на природу, то, что ночью она капала тебе в ухо разогретое масло, что массировала тебе виски, пела колыбельные на иврите и по-венгерски, открытие мира, семейные альбомы, горные вершины спят во тьме ночной, Шуберт, Тосканини, все до единого звуки всей прослушанной музыки, все мельчайшие интервалы и паузы тоже. Все будет теперь подозрительным, особенно красота, все будет заурядным: широта натуры, великодушие, жертвенность.