Андраш Форгач - Незакрытых дел – нет

Объяснял им что именно тут Афродита вышла

Из пены морской

На унылый скалистый берег

Нынче кишащий туристами

В февральском свете дул зефир

И кожа на лице матери натянулась

Потому что сын упрямо молчал а потом исчез

В огромной опутанной корнями платана подземной часовне

которую еврейская вдова по имени Соломония

позже как говорят обратившаяся в христианскую веру

построила вокруг дерева когда пара наемников

Львиного Сердца

перебили ее семью

и теперь суеверные местные

повязывают на дерево носовые платки

Уже в одиночку сын

Спустился в подвал

Прекрасной фигуре иконы и лампады

были неинтересны

Я атеистка фыркнула она после целого дня молчания

Молчание сына как стрела ранило ее сердце

А там куда вела крутая лестница в полумраке

И где он оставался наедине с иконами

И заброшенным алтарем в пахнущей плесенью тьме

Между сырыми стенами

Под журчание ручья

Сын долго-долго стоял перед картинкой с мученической

смертью

Какого-то святого вырезанной

неловкими руками из газеты

И уже свернувшейся от влаги

Ножницы все еще лежали тут же на столе вместе

с разломанным хлебом

Кошка бегала у него под ногами

Боже

Было тихо мрачно и темно

И вот он стоял там

В тишине

Преследовавшей их общее одиночество

Влажное дыхание Зефира принесло ее

По волнистому бурлящему морю к острову Кипру

На мягкой пене

Марцел

Не пой папа все подумают что ты идиот

Сказал ему я на Финчли-роуд

И тогда он разозлился и

Бросил меня на улице а мне еще не было и восьми

Хоть до этого держал меня за руку

Минутой ранее в задушевный момент

В резком запахе фиш-н-чипс

Через который мы продирались как Ил-18 сквозь облака

Он рассказывал мне о шлюхе из Александрии

Он не раз рассказывал сыну о своих отношениях

С женщинами – этот лондонский корреспондент ВТА

То была негритянка вавилонская шлюха с коралловыми

зубами

Главная драгоценность борделя его кохинур

За которой мужчины выстраивались в очередь

И когда наконец дошло до него

Рассказывал папа

Он лег на продавленную пружинную кровать и взглянул

на нее

Продолжал папа

А снаружи доносился уличный шум

Точно как Флобер в Египте

Которого несколько недель занимало исключительно то

Что чувствует женщина которую он ебет

В будуаре на набережной Нила

И вот эта богиня встает перед кроватью

Эта гибкая нубийская пантера

Снимает через голову прозрачное платье

Лишь два медных кольца танцуют в ее ушах

Она раздевается донага

И более нагой она быть уже не могла

Потому что кроме того

Рассказывал папа голосом от которого мурашки по спине

Голосом в котором все еще слышался извращенный экстаз

Она была полностью выбрита

Ни волоска на черном теле

Кожа да кожа мерцающие холмы

Ни единой травинки

На которой мог бы отдохнуть взгляд

Только маленькая черная щель из которой как орхидея

в сумерках

блестели розовые губы

There was a man in Liverpool

Who had a red ring on his tool

He went to the clinic

But the doctor a cynic

Said

Wash it its lipstick

Youfool [115]

Он не сделал того

Чего требует мужская честь от много повидавшего

британского солдата

Даже если его разбудить среди ночи

Рассказывал мне папа на Финчли-роуд

В гуще заграничных запахов

В середине своего земного пути

Однажды лондонской осенью

Через двадцать два года после того случая

Мне шел девятый год

Я был главным затейником в отряде им. Поля Робсона

Отец начал свой рассказ двумя кварталами ранее

Перед магазином «Маркс энд Спенсер»

Где мы рассматривали игрушки на витрине

А потом ушел от меня скрежеща зубами

Потому что я осмелился сказать ему – смотри выше —

Не пой папа все подумают что ты идиот

Откуда мне было знать что папа шпион

Никудышный шпион но все равно шпион мой папа

Под кодовым именем Папаи [116]

Может быть потому он и пел

Так громко посреди Финчли-Роуд

Днем среди прохожих

Возможно он напевал английский марш или что-то еще

Даже забыв что я тоже там

У него сразу же пропало желание

В том борделе в Александрии

Он впал не в экстаз а в ужас

От этой бесконечной степени обнаженности

Поразившей и его самого и женщину

Которая облизала уголки губ

со спокойствием нубийской пантеры готовящейся

к прыжку

И вот он застегивает пряжку поверх своей ладной формы

Надевает набекрень фуражку

С имперским британским гербом

И английской короной сверху

Адъютант Монтгомери [117]

И насвистывая выходит на улицу

Бравый рядовой мой отец

Заплатил по-офицерски

В белоснежной загадочной Александрии

Когда он говорил все слушали

Этого веселого острослова

Когда он говорил люди смеялись

Он записывал шутки в тетрадку [118]

Вместе с другими сведениями

Скажем об индустриализации в Ираке

Или о лейтенанте Каддафи который принимал его в шатре

Он быстро писал и быстро переворачивал страницы

Печатал двумя пальцами да еще вслепую

Я не знал что папа шпион

Кто-кто но не он

Он так и не выдал

Что еще творил в Александрии [119]

Кроме того что воевал с немцами

Которых там как известно не было

И того что он как любовный почтальон

Вручал письма моей мамы своему самому-самому

главному сопернику

На раскаленной от солнца улице Александрии

Города Кавафиса

В порту пенятся волны

Двое мужчин обмениваются парой слов

Он рассказывает сальные анекдоты и машет

на прощание

Мне даже так кажется вместо шутки могла быть цитата

из Сталина

Кавафис уже умер

Они смотрят друг на друга

Иногда я представляю эту сцену

Визжащая девушка высовывается из мчащегося джипа

Как же она удивится когда ее изнасилуют

Том был коммунист солдат англичанин блондин

небольшого ума

И большая любовь моей матери

До самой смерти

Сизиф начал катить свой камень еще на борту

эмигрантского корабля

Красивый мальчик с редкими волосами

Поступил в девятьсот тридцать восьмом

На юридический факультет в Бухаресте

Если не ошибаюсь он не отучился и полсеместра

Не получил ни диплома ни вообще ничего

Он не мог ничего закончить

А я не знал что мой отец шпион

Да – он

Позже он не закончил университета в Иерусалиме

Где забросив химию пытался кустарным способом

Сделать светящуюся краску

На этом химия для него закончилась

В лаборатории он днями и ночами

тайно смешивал фосфор не знаю с чем

Не в самом знаменитом еще в то время университете

Он химичил не по поручению партии