Роберт Аракелов - Нагорный Карабах: виновники трагедии известны

Дома в Баку у жены моей среди прочего хранятся и две такие мои книги: Герман Вейль «Введение в теорию относительности» и Гельмут Хассе «Теория чисел».

Вейль и Хассе — два немца выдающегося математического ума. Однако когда нацисты предложили Вейлю пост директора Математического института в Геттингене, он отказался и в 1933 году покинул Германию. Но когда этот же пост они предложили Хассе, он согласился, оказавшись убежденным нацистом.

По силе ума, по выдающимся способностям Вейль и Хассе не уступали друг другу, но сколь разными они были по духу. И право же, поневоле начнешь думать, что есть у человека помимо материальной субстанции — мозгов с извилинами ума — еще и нечто материально неосязаемое — душа, ибо чем-то же должны были отличаться эти два больших, чрезвычайно талантливых человека. И еще думаешь о том, как же далеко продвинулся наш XX век от века XIX. Ведь это в том самом девятнадцатом веке Пушкин в одной из своих маленьких трагедий — в «Моцарте и Сальери» утверждал, что гений и злодейство — две вещи несовместимые. Но ведь совместились же они и в Хассе, и в гениальном инженере — «ракетном боге» Отто фон Брауне, и во многих. История предвоенной Германии полна ими.

Конечно, в провинциальном Степанакерте не сыскать математических умов Вейля и Хассе, но Хассе-нацистов — с лихвой.

Вспоминаю в этой связи одного мужчину, годами лишь немногим моложе меня. Я иногда поигрывал с ним в шахматы, и вот однажды, во время игры он задал мне вопрос: «Слушай, как же ты мог жениться на азербайджанке?»

Я попросил его впредь не заводить об этом разговоров, если он не хочет, чтобы мы перестали знаться. Мы продолжили игру, но прошло минут пятнадцать, и он снова завел разговор на эту же тему, обратившись ко мне с такими вот словами: — «Нет, право, ты прости меня, но как ты все-таки мог. Это ведь все равно, что немцу жениться на еврейке, или еврею — на немке. «Я, конечно мог бы встать и уйти, но он сам мне подбросил тему, и, вспомнив, что он — коммунист, да, причем, из тех немногих, кто еще платит взносы, я спросил его:

— Ты, кажется, коммунист?

— Да, а что? — ответил он.

— Да то, — сказал я ему, — что самый первый в мире коммунист, которого ты, я полагаю, почитаешь, и был тем евреем, который, как бы тебе странным ни казалось, и был женат на немке.

— Да ну, — удивился он, — как же это было, расскажи, а?

И я рассказал ему о том, как Маркс — еврейский юноша, сын скромного судебного чиновника, влюбился без памяти в немку, арийку чистейших голубых кровей, красавицу Женни фон Вестфален, и как она вышла-таки замуж за Маркса, оставив богатый отцовский дом, порвав с родней, среди которой был и прусский министр, и разделила с Марксом все тяготы его жизни, а тяготы эти были таковы, что порой у них не было и пфеннига на хлеб. Я даже вспомнил по случаю и одно четверостишие, которое студент Карл писал юной Женни. и прочел ему:

В этот день мы так и не закончили партию, но позже я встречался с ним еще несколько раз и видел, что мой рассказ о Марксе смутил его душу, и мне это приятно было сознавать.

Уж коль пришлось к слову, расскажу о еще одном эпизоде, который мне столь же приятно вспоминать. Приятно вдвойне еще и потому, что их там у меня было вообще-то не столь и много.

В Степанакерте я часто захаживал в один магазин, директором которого был бывший бакинец. С ним можно было говорить обо всем, не боясь и не оглядываясь. В магазине, кроме него самого, работал еще продавец — молодой парень, кажется, только окончивший школу. К закрытию магазина к нему часто приходили друзья — его одногодки, и некоторых из них я уже знал в лицо.

Так вот однажды и тоже к закрытию магазина эти ребята пришли к своему приятелю продавцу, имея при себе кое-какую еду и крестьянское вино. Вечер был ветреный, на улице — холодновато, и ребята попросили директора магазина разрешить им, так сказать, отужинать в подсобке, а заодно и пригласили нас. Мы согласились, и этот ужин затянулся у нас часа на три. Не знаю, вино ли крестьянское или завывание ветра, напомнившие мне бакинские ветры, но в тот вечер я, кажется, никому не дал и рта раскрыть. Я говорил этим молодым ребятам о том, что думаю обо всем этом городе, о его чинушах, о его обывателях, и о том, как жаль, что они со столь юных лет и ум свой и душу развращают чумой национализма. Ребята и впрямь не высказали ни слова, то ли от того, что я не дал им вымолвить слово, то ли из уважения к моим летам, но когда дело уже шло к комендантскому часу, они молча убрали остатки нашей еды, и мы разошлись. Уже в тот же вечер, возвращаясь к себе, я, конечно, понимал, что был чересчур уж откровенен и что, бог знает, как все это восприняли они, а еще более — их родители, расскажи они им все слышанное в тот вечер от меня.

— Ну, да бог с ним, хоть душу отвел, — подытожил я свои мысли, решив, однако, в этот магазин пока не захаживать.

Но директор магазина дня через три сам нашел меня, заявив, что ребята очень хотят меня видеть, поскольку желают о чем-то со мной подискутировать.

В тот же вечер я был снова в магазине, и наша беседа снова затянулась до комендантского часа. Говорили мы о многом, а рассказывать об этом — не хватит и десятка страниц.

Еще трижды я встречался с этими ребятами, и теперь, когда я вспоминаю этих ребят, я уверен: что бы с ними не случилось, это уж не те ребята и уж, по-крайней мере, в подручные Зорию Балаяну не годятся.

Эти ребята — моя удача, но таких удач, признаюсь, было не много. Да и трудно было проводить подобную работу, ибо националистический прессинг сковывал сердца здешних обитателей страхом.

Однако вернемся к прозе дня.

Я уже говорил, что забастовки и манифестации проводились к приезду делегаций или даже отдельных лиц. Но когда это были люди, для здешних лидеров, так сказать, свои, в этих мероприятиях не было необходимости. Они и так уже знали, что к чему.

В этой связи несколько слов о визите в Степанакерт мадам Старовойтовой. Приехала она, как сама же заявила, в гости к своему другу Аркадию Манучару.

Поскольку и она хорошо знала многих лидеров движения, и те ее неплохо знали, то и никаких забастовок и демонстраций не устраивали — в «тумане» необходимости не было. Ее встречала группа лиц, проводившая до дома, где живет Манучаров.

Дом этот большой, с большим же двором, и расположен рядом со школой. Так вот во дворе этого дома все же был устроен спектакль: ее там поджидала группа детей с мамашами, к которым она обратилась с бодрящим приветствием от «демократов», а затем раздала детям школьные калькуляторы — то ли от себя, то ли от тех «демократов». Но это уже детали.