Роберт Аракелов - Нагорный Карабах: виновники трагедии известны

Так вот, когда исследуешь содержательную сторону этой пропаганды, то бросается в глаза на первый взгляд странный симбиоз двух тематических направлений: с одной стороны вечный зов к радости, к гордыне за исключительность, величие своего народа и его истории, а с другой — не менее постоянное щекотание его нервов, его покоя призывают к плачу, к скорби все за тот же свой народ и за ту же его историю. Но это вовсе не странный симбиоз, ибо радость-то у обывателя должна быть от того, что мол, вот какой армяне необыкновенно талантливый, гениальный, созидательный народ — не чета другим, и ему, этому обывателю есть что защищать, а скорбь и плач нужны для того, чтобы он ни на день не забывал, какие изверги его окружают, сколько бед они ему принесли, сколько еще могут принести, и тем внушать все тому же обывателю ненависть к соседу.

Ведь не внушив ненависть, трудно призывать к захвату его земель. Так что оба эти направления — две стороны одной медали. О том, как проповедуется исключительность армянской нации, я уже говорил, и здесь на этом не буду останавливаться, а скажу лишь немного о том, как растравливается душа обывателя скорбью. В этой связи вспоминаю прочитанное мною в прошлом году в одном из номеров «Правды» интервью, которое дал этой газете один общественный деятель из Германии, сказавший, что немцы оттого за столь короткий срок смогли встать на ноги, что постарались побыстрее забыть о несчастьях прошлого. Написал я вот эти строки и вспомнил, что моя покойная мама в детстве мне часто говорила: «Не плачь — в доме, где плачут, непременно случится беда.» Но для националистических кругов Армении подобных истин не существовало, оттого-то ни повысить жизненный уровень своего народа, ни избавить его от беды они не смогли. Нет, я вовсе не хочу сказать, что в истории Армении не было трагических страниц. Было, конечно, и их не могло не быть, живя на таком перекрестке дорог. Но у кого их, скажите, не было. И не могучий ли русский народ пережил трехсотлетнее порабощение. Ну, а если говорить о народе азербайджанском, то не он ли разделен и по сию пору. Но нигде так не эксплуатируют эту тему, как в кругах армянского националистического истеблишмента, и все потому, что, спекулируя на ней, легче держать народ в состоянии «взведенного курка». А в том, что плач этот зачастую лицемерный, а слезы — крокодильи, я удостоверился сам.

Будь, пожалуйста, повнимательнее, читатель, ибо я хочу поведать теперь «О Сумгаите», о том, как нечестиво используется эта тема. «Сумгаит», конечно, трагедия тех, кто погиб в этих событиях, кто был искалечен, кто был вынужден бежать, оставив свой дом, и об этом говорили многие из числа азербайджанской интеллигенции. Мир помнит, какую истерику подняли многие в Армении в связи с сумгаитскими событиями, как, обвиняя азербайджанский народ едва ли не в геноциде, попытались и эту, как им казалось, козырную карту использовать в целях аншлюса Карабаха. А как была использована эта тема для травления души карабахского обывателя, для усиления все того же плача по многострадальному армянскому народу. И знаете, о чем я думаю: а может быть это действительно народ-страдалец, если история столь часто подбрасывает ему в лидеры таких нечистоплотных политиканов. Судите сами: в Степанакерте, после этих событий в темпе был сооружен памятник жертвам, куда периодически водили школьников и студентов — плачьте, бедные соплеменники. А в то же время и все тот же националистический истеблишмент рядил и судил, какую выгоду он может извлечь из столь удачно проведенной операции. не верите? Так вот, слушайте.

Прибыв в Степанакерт, я, как уже говорил, первые несколько дней часами бывал в Горисполкоме. И вот в один из тех дней у меня состоялся разговор с одной тамошней дамой-чинушей не последнего разряда. Беседа свелась к карабахским событиям, и она сказала мне буквально следующее: «Сумгаит» — это ведь такая удача, но, увы, не в полную меру мы смогли использовать столь благоприятный момент. «Да ведает ли эта женщина, что говорит,» — подумал я, и решив, что она психически, видимо, уже не того, быстрехонько ушел от нес. Но подобные разговоры возникали в кругу то одних, то других людей, пока однажды в одной из ереванских газет я не прочел такой вот пассаж все на ту же тему: «Для решения карабахского вопроса мы не смогли использовать и такой благоприятный фактор как «Сумгаит». Интеллигенция Азербайджана была растеряна и обескуражена, а мы так и ничего не добились».

Я процитировал почти дословно. Цинизм, беспредельный, гипертрофированный цинизм! Видите как: азербайджанская интеллигенция была растеряна, а вот они, оказывается, рядили-судили, как использовать сей благоприятный момент. Да как же они-то не были обескуражены, коль столько слез готовы были потом пролить. Так значит, крокодильи были те слезы. Оказывается, да, и посему, будь, читатель, еще повнимательнее.

Как-то однажды в комнате, где было мое рабочее место, перестало говорить радио. Чтобы послушать, что транслирует городской радиоузел из Еревана, я вышел из своей комнаты и зашел к соседям. Однако уже минуты через три меня нашла секретарша начальника и сказала, что тот меня ищет. Я зашел к нему, и когда он спросил, где это я был, ответил ему, что, поскольку, радио в комнате не работает, зашел к соседям послушать.

— А что передавали? — спросил он меня.

— Да назначение министров, — ответил я, — вот только что решали вопросе назначении министра связи, почт и телеграфа. И тут, то ли мне, то ли самому себе, он задал вопрос

— Интересно, назначат ли на этот пост ...? Сказал он это как-то вполголоса, так что фамилии того, кого он назвал, я не расслышал, и сейчас не могу себе простить, что не переспросил его. Но я тогда не знал, как далее обернется разговор и задал ему вопрос: — А это кто, ваш приятель?

— Да нет, — ответил он, — это тот, кто организовал в Сумгаите все съемки. Технично провел работу. Определил точки, откуда вести эти съемки. Словом, постарался.

— А он уже заранее знал, что все это должно случится? — спросил я, не веря своим ушам.

— Ну, конечно, — ответил мне начальник, — у них все было рассчитано. И все же интересно, его ли назначат министром?

Я слушал его, но ум мой, мое сознание отказывались воспринимать эти слова.

— Да как же так, — думал я, — ведь если этот человек знал, то почему же он не поднял шум, не сказал об этом художнику Игитяну, поэтессе Капутикян, деятелю Амбарцумяну. Уж кого-кого, а их-то не надо учить тому, как городить истерию и шум на всю ивановскую. Эти, с позволения сказать, интеллектуалы такой бы подняли скандал, что «Сумгаит», не начавшись, заглох бы сам по себе. Но не сказал. А не сказал потому, что националистический истеблишмент жаждал «Сумгаита», он делал на него ставку, и вот теперь печально если о чем-то и сожалеет, то только о том, что не на всю катушку использовал такой благоприятный момент. Благоприятный — кощунство-то какое. Между прочим, в Древнем Риме среди тамошних следователей был в ходу принцип: если случилось преступление, не ищи поначалу преступника — ищи, кому это было выгодно.