Моше Левин - Советский век

Идеология и практика национализации вышли из идей Коммунистической партии о том, как строить предположительно социалистическую систему. Именно партия несла ответственность за целостность системы, чьей сердцевиной был принцип государственной собственности. Но огромная бюрократическая машина, которая руководила «общим добром», навязывала свою собственную концепцию государства и сделала себя ее единственным представителем. Она претендовала на статус, равный партийному аппарату, и даже на первое место. С другой стороны, происходило социальное и политическое соединение в единый блок партийного аппарата и государственной бюрократии.

Партия всегда утверждала, что сохраняет главенствующее положение, но в реальности бюрократические дирекции министерств и предприятий стали настоящими хозяевами страны. Не важно, что Конституция продолжала утверждать обратное. Партийные ячейки в министерствах и на предприятиях не преследовали никаких целей, а их центральные органы просто повторяли то, что инициировал Совет министров и сами министерства. Политическая организация только оправдывала происходящее, видя в этом выполнение своей политической функции: как только она соглашалась повторять то, что было решено еще где-нибудь, у нее больше не было какой-либо raison d'etre .

Я отношу этот процесс к категории того, что называю «деполитизацией партии». Роль ее менялась, как только действия политического руководства ослаблялись из-за ее погружения в бюрократическую среду. Можно сказать, что партия и ее руководство были экспроприированы и заменены на бюрократическую гидру, которая и сформировала класс, удерживающий государственную власть. С этого момента любая политическая воля была парализована. Верхушка этого сверхцентрализованного государства сопротивлялась всем реформаторским попыткам, если их отвергали разные отряды бюрократии. Партийные руководители уже больше не могли позволить себе бороться с ней. Наоборот, привилегии тех, кто теперь представлял оплот режима, было разрешено увеличить, для того чтобы они чувствовали себя счастливыми. Еще хуже, что они мирились с низким уровнем политической воли, беззаконием и высоким уровнем коррупции. Периоды застоя и упадка поощряли привилегированных заниматься тем, что называется (отнесемся к этому кротко!) предосудительными практиками. Еще одна сомнительная расплата.

Мы сейчас находимся на таком месте, что можем предложить ответ на вопрос, который уже поднимали несколько раз: может ли бюрократия быть контролируема другой бюрократией или даже самой собой? Наш ответ - нет! Контроль может осуществляться только политическим руководством или гражданами страны. Они должны ставить существенные задачи и предоставлять средства, необходимые для осуществления такого контроля.

Это была та возможность, которую руководство СССР упустило, породив ряд роковых парадоксов: больную экономику, но процветающую бюрократию, преуспевающую в своей праздности; рост ее привилегий, хотя все, даже системные действия разрушены; рост инвестиций наряду с уменьшающимся ростом расходов; явное преследование ряда образованных и компетентных людей, которых режим, не терпящий независимых талантов, исключил - в двух словах, настоящая волшебная формула для развала системы.

Различные явления и процессы, которые разворачивались наверху, оказывали влияние на население, которое ощущало, что фабрики и другие национальные фонды одновременно принадлежали всем и никому, что существовала толпа «боссов» и никто ни за что не отвечал. Это объясняет, почему приход Юрия Андропова на пост генерального секретаря был так хорошо принят большинством социальных слоев: они наконец получили хозяина («босса»).

Задача, стоящая перед ним, была колоссальной: побороть эффекты от процессов, запущенных Иосифом Сталиным, которые отобрали у партии все политические права. Эта ситуация не изменилась и после смерти «отца народов». Партия оставалась организацией, у членов которой не было никаких прав и чьи руководители дурачили сами себя, когда заявляли, что политика была их прерогативой. Они оставались без голоса и парализованными перед лицом административного класса, прекратившего их слушать. Партию нужно было заново учредить, и это стало бы ответом на призыв ее руководства начать реформы. В противостоянии руководству, готовому мобилизовать свои основы, у бюрократии было мало шансов победить. Андропов, казалось, был готов повторить знаменитый ленинский ответ июня 1917 г. на заявление о том, что «...нет такой партии, которая готова одна взять власть». На него Ленин ответил: «Есть!» под хохот большинства делегатов первого съезда Советов.

Я бы охарактеризовал советский режим как «государство без политической системы» - внушительный скелет без какой-либо плоти на костях. Это можно было осознать (по-видимому, не все этого хотели), стимулируя проведение серии инициатив, направленных на постепенное создание того, что отсутствовало: большей свободы запроса, информации и дискуссии, свободных профсоюзов, воссоздание (или реполитизация)партии. Оживление внутренней политической жизни (в форме фракций, программ, разных мнений, уставов), как писал Валериан Осинский (Оболенский) в «Правде» в 1920 г., стало программой, сформулированной Андроповым шесть десятилетий спустя, за год до того, как он умер от болезни.

Бремя истории.

То, что происходило с советской системой, начиная с конца 1960-х гг., выявило возникновение целого ряда характеристик, которые мешали царской России на протяжении веков и которые Россия никогда не могла ликвидировать. Это как если бы страна погибала под историческим бременем, от которого, казалось, уже избавилась, но которое затем вернулось, чтобы снова ее мучить. Старая Россия, где развитие государства и его силы всегда предшествовали социальному росту, закончилась: политическая система, что мешала любому экономическому и социальному прогрессу, была блокирована. Это был все тот же повторяющийся сценарий того же века.

Расцвет и упадок советской системы прекрасно виден на примере судьбы космической станции «Мир». В самом начале она представляла беспрецедентный технологический прорыв, но вскоре стала жертвой бесконечных производственных дефектов и неисправной работы. Ее постоянно ремонтировали невероятно дорогостоящие исполнители, которые отвечали за это (это подтверждается моими собственными наблюдениями военных лет за водителями грузовиков, которые могли продолжать ехать на своих машинах, ремонтируя их с помощью шнурков от ботинок). Этот эпизод закончился падением «Мира» в океан, достаточно хорошо сориентированным, чтобы не принести никому никаких разрушений.