Моше Левин - Советский век

Прибегая к поддержке «прирученной» партии и «тайной полиции», пользующейся неограниченными полномочиями и непосредственно подчиненной «вождю», Сталин без ложной «сентиментальности» или каких-либо сдерживающих факторов открыл для себя путь к единоличному правлению мощным централизованным государством. Фактически государство представляло собой военную машину, готовую к бою и располагавшую всеми необходимыми для войны средствами.

Знаменательно, что «старая партийная гвардия» (за исключением, пожалуй, только Ленина) долго не могла осознать, что Сталин способен фактически на все.

Можно ли сказать, что они оказались слишком «европеизированными», чтобы разгадать эту темную душу, определившую психологию режима?

Или просто были близорукими?

Или (это кажется более вероятным) были настолько пропитанными социалистической идеологией, что не смогли осознать, что на самом деле находятся не на пути к прогрессу, а к самым глубинам «матушки России», и что это путешествие требует иных средств, чтобы предотвратить худший сценарий развития событий?

Каким бы ни был ответ на эти вопросы, но различные внутрипартийные течения, некогда бывшие в оппозиции Иосифу Сталину, - сторонники Льва Троцкого, Григория Зиновьева и Николая Бухарина, «пробуждаясь» лишь после того, как кто-то из них терпел фиаско, сражались с полной отдачей сил в течение четырех лет. Многие кончили тем, что сдались «на милость победителя» (Сталина). Троцкий, насильственно отправленный в изгнание, стал исключением.

В период между 1929 и 1932 гг. после поражения главных оппозиционеров лишь небольшие группы разочаровавшихся из круга высшей официальной власти пытались выступить с критикой Сталина, но и они вскоре были нейтрализованы.

Среди них следует особо отметить чрезвычайно смелую нелегальную организацию, возглавляемую бывшим секретарем одного из московских районных комитетов партии Мартемьяном Рютиным. Он распространил документ в 100 страниц, озаглавленный «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», в котором обвинил Сталина в предательстве партии и революции. Существует информация, что Центральный комитет не позволил Сталину физически уничтожить Рютина, после того как в 1932 г. он был арестован. Говорят, что на допросах Рютин вел себя мужественно, бескомпромиссно и заявил следователю, что «не встанет на колени». Его бросили в тюрьму, где он провел около четырех лет, а в 1937-м тайно расстреляли.

Другой оппозиционер, о котором мы упоминали, - Христиан Раковский. Находясь в изгнании, он продолжал писать блестящие критические исследования о политике Сталина и его режиме вплоть до 1934 г., когда, наконец, «раскаялся», был возвращен в Москву и восстановлен в партии (1935 г.), что, однако, не спасло его в январе 1937-го от повторного ареста, а в 1941-м (мы уже писали об этом) - от расстрела на основании подписанного Сталиным постановления Государственного комитета обороны.

После репрессий, направленных против оппозиционеров, критику режима продолжали только небольшие группы и одиночки, которых, впрочем, насчитывалось довольно много. Высшие партийные и государственные органы получали компрометирующую информацию либо после того, как при обыске обнаруживались соответствующие материалы, либо если они поступали по почте в прессу, партийные органы и даже самому Сталину - естественно, без подписи. В открытых ныне архивах исследователи находят большое количество таких анонимок.

Открытые и нелегальные формы организованной оппозиции стали невозможными. Но индивидуальные демонстрации, а также коллективные выступления с политическим подтекстом - беспорядки, стачки, выход из партии (под уважительным предлогом) - позволяют думать, что народ и партийцы все-таки не молчали.

Эта тема требует более подробного исследования, однако уже сейчас существуют новаторские работы и публикации документальных сборников, выполненные Олегом Хлевнюком либо под его руководством. Благодаря им впервые стало известно о многообразных формах оппозиции и протеста, существовавших даже тогда, когда, казалось, это было абсолютно исключено.

Одной из форм сопротивления стала волна самоубийств. Официальная пропаганда внушала, что самоубийство подозреваемого служит доказательством вины или свидетельством его трусости, но меры, предпринятые с целью уменьшить число подобных случаев, действия не оказали. Беспомощные перед лицом государственного террора, люди не видели иного выхода. Согласно одному источнику, самоубийств насчитывались тысячи. В 1937 г. только в рядах Красной армии (не считая флота) их было 782, на следующий год цифра выросла до 832. Самоубийства не всегда были поступками отчаявшихся людей - скорее они являлись актами мужества и протеста.

Две стратегии режима.

Социальные бури, вызванные «великим скачком», - массовые перемещения населения, текучка , необходимость контролировать те сектора, где кризис проявлялся наиболее остро, - принудили режим придерживаться двух стратегий поведения с противоречащей друг другу динамикой.

Во-первых, обращение к различным формам репрессий, для определения которых иногда употреблялся термин штурмовщина . Под этим словом подразумевалась организация больших кампаний для того, чтобы добиваться поставленных целей любой ценой.

Во-вторых, создание гипертрофированной бюрократии для контроля потоков населения с помощью перераспределения и отправки по соответствующим направлениям.

Следование этим стратегиям представлялось неизбежным, однако они явно противоречили друг другу. Мобилизация репрессивных сил шла параллельно с попыткой «регулировать» происходящее (или подменяла ее собой). Можно сказать, что «мистер Хайд» террора противостоял «доктору Джекилу» бюрократии, который был увлечен планированием и стабильностью, но сильнее всего желал сохранить за собой свой пост. И оба - «Хайд» и «Джекил» - были «винтиками» режима.

Политика кнута и пряника продолжалась и на пике террора. Кровавым эксцессам 1937-1939 гг. соответствовали свои колебания маятника. Неспособность придерживаться стабильного курса и прирожденная склонность к силовому ускорению заканчивались потерями, которые перед следующим витком мобилизации нужно было каким-то образом возместить. Упор на сконцентрированный силовой удар стал своеобразным знаком качества, подтверждавшим приверженность избранному курсу [32] 32 См.: Khlevniuk O.V. The Politbureau, Penal Policy and «Legal Reforms» // Peter H. Solomon Jr., ed., Reforming Justice in Russia, 1964-1966: Power, Culture and the Limits of Legal Order. Armonk (New York) and London. 1977. .

Какой бы ни была избранная линия, жесткой или умеренной, режим не ослаблял централизма, считая, что так и надо действовать в ситуации социального хаоса. У этого принципа была своя логика: гигантским предприятием нельзя руководить «снизу», на уровне местного управления невозможно достичь нужного результата. Однако централизм подобного масштаба, в свою очередь, оказывался источником неустойчивости. Сталинистский централизм сам по себе являлся порождением специфической ситуации: сильный центр сформировался в конце 1920-х, и его верхушка была слишком небольшой. Конфигурация власти была такой, что оценка текущего положения, диагноз, восприятие реальности и политическое устройство страны зависели от мнений и точек зрения крайне незначительного числа вождей. По мере осуществления «великого скачка» уже нельзя было управлять страной так, как до 1929 г., старые методы оказались «слишком простыми». Ведь то, чем надо было управлять, пребывало в постоянном движении.