Вадим Поляковский - Иллюзии свобод и горькая действительность

Резонанс в стенах Белого дома и вне его вызвал новый пароксизм мании подслушивания. Казалось, Никсон и его ближайшее окружение считали: стоит только подсоединиться к достаточному числу телефонных проводов и окружить Белый дом кольцом автобусов, чтобы отгородиться от антивоенных демонстраций и нараставшей волны народного гнева,— и все проблемы будут решены. За 13 дней с начала вторжения в Камбоджу было организовано прослушивание еще 6 телефонов. 13 мая 1970 г. Никсон встретился в Белом доме с Гувером. Он был озабочен одним: как бы сведения о подслушивании не просочились в печать. Поэтому было решено... нет, не отказываться от слежки, а просто направлять все резюме телефонных разговоров только Холдеману.

Атмосфера, царившая у Белого дома в начале мая, напоминала, что он является крепостью в осаде, повествует Д. Уайз. Даже много времени спустя рассказы людей президента об антивоенных демонстрациях в Вашингтоне наводили на мысль, что автобусы, кольцом окружившие Белый дом, были не только символом. Люди внутри, во всяком случае некоторые из них, опасались не столько за безопасность США и президента, сколько за собственную шкуру. Во время массовой демонстрации 9 мая у ограды Белого дома стояли войска.

«Только психологией осадного положения можно объяснить то, что тогда творилось,— цитируем мы книгу.— Аверелл Гарриман — один из наиболее известных американских дипломатов, старейший государственный деятель, которого едва ли можно отнести к разряду «подрывных элементов». Однако стоило ФБР узнать из подслушанного телефонного разговора бывшего посла США в Лаосе Уильяма Салливэна, что в доме Гарримана должно состояться собрание противников политики правительства в Камбодже, как оно отреагировало в классических традициях тайной полиции: организовало слежку за домом Гарримана в пригороде Вашингтона».

Подслушивание по указанию «самого» телефонных разговоров кончилось в феврале 1971 г. Но это не означало прекращения слежки за ближайшими сотрудниками президента. Наоборот, она вступила в новый этап. И об этом свидетельствует книга «Американское полицейское государство. Правительство против народа»: «Тайна о «телефонном надзоре» осталась в глубине как опасный риф, готовый обнажиться, лишь только начнется отлив. Секрет был известен и президенту, и Киссинджеру, и Хейгу, и Гуверу. Знали его и некоторые другие лица в Белом доме и ФБР. После «Уотергейта» отлив все ускорял темп, и риф, по крайней мере его уродливая верхушка, показался на поверхности. В конечном итоге материалы о прослушивании 17 телефонов вошли в заключение об «импичменте», которое вынудило Никсона покинуть Белый дом. Интересно отметить, что 14 февраля 1971 г. через четыре дня после того, как было прекращено прослушивание последнего из 17 телефонов, Никсон установил секретную систему магнитофонной записи разговоров в Овальном кабинете, где работает сам президент.

Между тем прослушивание 17 телефонов не было вызвано необходимостью и в конечном итоге оказалось бесполезным. В то же время с политической точки зрения за него пришлось очень дорого заплатить».

Когда в феврале 1973 г. кампания, имевшая целью замять «уотергейтское дело», была в полном разгаре, со всей остротой встал вопрос: как скрыть факт подслушивания, проводившегося столько времени? Никсон явно боялся, что тайна вот-вот выплывет наружу.

Первое вторжение со взломом и установка подслушивающих устройств 28 мая 1972 г. в помещении национального комитета демократической партии, разместившегося в комплексе «Уотергейт», и поимка взломщиков во время повторного вторжения 17 июня дали толчок цепной реакции, которая в конце концов привела к разоблачению тайных акций, проводившихся Белым домом. Среди них фигурировали и вторжения со взломом, и слежка за «неблагонадежными», организованная с помощью ЦРУ, ФБР и других федеральных разведывательных и следственных органов, и составление списков «врагов», и получение незаконных пожертвований в фонды предвыборных кампаний, и взятки с укрывательством преступников, и мошенничество и махинации, и злоупотребления властью, для перечисления которых не хватило бы и целой книги. Все это всплыло на свет в период, когда печать и комиссии конгресса, иногда при содействии некоторых недовольных членов федерального бюрократического аппарата, продолжали копаться в развалинах «Уотергейта».

Осенью 1972 г. и в первые месяцы 1973 г. Белый дом предпринимал еще отчаянные попытки, чтобы остановить разоблачение. Но полное отрицание того, что подслушивание телефонных разговоров когда-либо имело место ложь, соучастником которой стал и сам президент, не «сработали». Слишком много людей знало тайну, и цепная реакция продолжалась.

11 мая 1973 г. Киссинджер устроил в Белом доме пресс-конференцию, в ходе которой репортер спросил его о подслушивании разговоров Гальперина:

— Знали ли вы в то время, когда это происходило, что домашний телефон одного из ваших сотрудников прослушивается, и получали ли вы какую-либо информацию на основании этого подслушивания?

Нервничая, Киссинджер пустился в долгое, двусмысленное объяснение — классический образец официальной лжи.

— Должен сказать со всей беспристрастностью,— заявил Киссинджер, — что я не буду касаться отдельных случаев, отмечу лишь, что мы попросили директора Федерального бюро расследований представить полный отчет об операциях, и он сделает это.

И ФБР представило отчет, 14 мая один из его руководителей созвал пресс-конференцию, на которой информировал собравшихся, что материалы подслушиваний найдены и изъяты. Отвечая на вопросы, он сказал, что попытка помешать утечке информации с помощью подслушивания подозреваемых лиц была предпринята после обсуждения этого вопроса в 1969 г. Кто его обсуждал? Гувер и Киссинджер. Так впервые было официально упомянуто имя Киссинджера как одного из инициаторов электронной слежки. Дело было подброшено, подобно нежеланному подкидышу, к его дверям. Но Киссинджер не замедлил отречься от «отцовства».

«Скромность» Киссинджера в объяснении своей роли никого не удовлетворила...

— Это для меня вопрос чести,— объявил государственный секретарь на другой пресс-конференции.— Я постоянно стремился, быть может, и не всегда успешно, придерживаться определенных принципов в своей жизни. Если я не смогу следовать этим принципам, я уйду из общественной жизни. Я считаю подслушивание отвратительным,— продолжал он.— Очень больно подслушивать людей, с которыми тесно связан.

Заявление, вызвавшее в Вашингтоне сенсацию, Киссинджер заключил словами:

— Я не считаю возможным руководить внешней политикой Соединенных Штатов в условиях, когда репутация государственного секретаря становится предметом обсуждения. И если этот вопрос не будет разрешен, я уйду в отставку.