Фрэнсис Фукуяма - Идентичность. Стремление к признанию и политика неприятия

Сэмюэл Хантингтон был одним из немногих современных политических мыслителей, утверждавших, что успех Соединенных Штатов как нации зависит не только от минимального признания идентичности, но и от определенных культурных норм и добродетелей. Широкую известность получил его вопрос, заданный в последней книге «Кто мы?»: «Была бы Америка Америкой, если бы в XVII–XVIII вв. ее заселили не британские протестанты, а французские, испанские или португальские католики? Ответ простой — нет. Это была бы не Америка, это был бы Квебек, Мексика или Бразилия» {21} . Он говорит об англо-протестантской культуре, которую считает необходимым компонентом американской идентичности; культуре, которая была построена на протестантской трудовой этике.

Хантингтона ославили расистом, а затем и академическим предтечей Дональда Трампа {22} . Однако правильное понимание аргумента Хантингтона снимает с него обвинения в расизме, даже если его политические установки в отношении иммиграции не по душе оппонентам [40].

Хантингтон не утверждает англо-протестантское прочтение американской идентичности в том смысле, что только англосаксонские протестанты могут претендовать на статус американцев. Он, скорее, говорит, что англо-протестантские поселенцы привезли с собой в Соединенные Штаты культуру, которая сыграла решающую роль в дальнейшем развитии страны в качестве успешной демократии. Важна именно культура, а не этническая или религиозная идентичность. В этом он, на мой взгляд, безусловно прав.

Хантингтон подчеркивал важность протестантской трудовой этики как элемента этой культуры. Фактически американцы работают гораздо усерднее, чем многие другие народы мира, — они работают меньше, чем многие азиаты, но, конечно, больше, чем большинство европейцев {23} . Корни этой трудовой этики действительно могут уходить в пуританство первых поселенцев. Но кто в Соединенных Штатах работает усерднее в наши дни? Скорее всего, это будет кореец-бакалейщик, или таксист-эфиоп, или садовник-мексиканец. Наследник же англо-протестантских переселенцев, скорее всего, живет за счет дивидендов в роскошном загородном клубе. Хотя мы можем признать исторические корни этой культуры, мы также должны признать, что она отделилась от своего особого этнорелигиозного истока, чтобы стать общей для всех американцев.

По моему мнению, Хантингтон напрасно опасается, что мексиканские иммигранты не примут англо-протестантские ценности и привычки. Опыт показывает, что особых оснований для такого беспокойства нет. Больше причин беспокоиться о том, что современные представления о мультикультурализме и политике идентичности создают ненужные препятствия для ассимиляции; у предыдущих поколений иммигрантов таких барьеров не было.

Вопрос не в том, следует ли американцам возвращаться к этническому и религиозному пониманию идентичности. Современная судьба Соединенных Штатов (как и любой другой разнообразной в культурном отношении демократии, которая хочет выжить) состоит в том, чтобы быть народом, имеющим твердые убеждения. Для того чтобы демократия работала, ей также необходима общая концепция добродетелей, не привязанных к конкретным социальным группам. Впрочем, сегодня было бы неверно связывать идентичность с расой, этнической или религиозной принадлежностью. Правильно будет сказать, что национальная идентичность в хорошо функционирующей демократии не исчерпывается пассивным принятием системы убеждений. Для этого требуется гражданственность и активное проявление добродетелей. Идентичность на основе убеждений — необходимое, но недостаточное условие успеха.

Мы не можем отказаться ни от идентичности, ни от политики идентичности. Идентичность, по выражению Чарльза Тейлора, — это «мощная моральная идея, ниспосланная нам», она пересекает границы и пронизывает культуры, поскольку основана на универсальной тимостической психологии человека. В соответствии с этой моральной идеей у нас есть подлинное внутреннее «я», которое не признается обществом, а это внешнее общество может быть фальшивым и репрессивным. Она фокусирует естественное требование признания достоинства и дает нам язык для выражения недовольства, возникающего, когда достоинство не признается.

Достоинство всегда будет требовать признания — и это к лучшему. Это требование стало искрой, из которой разгоралось пламя бесчисленных народных протестов, начиная с Французской революции и заканчивая возмущением оскорбленного тунисского уличного торговца. Люди хотели, чтобы с ними обращались как со взрослыми, способными влиять на власти, понукающие ими. Либеральная демократия строится на правах личностей, равных в своей свободе, то есть имеющих равную степень свободы выбора и действий в определении коллективной политической жизни.

Однако многим недостаточно того, что их просто признают обычными людьми наряду с остальными. Права, предоставляемые демократией, высоко ценятся человеком, живущим в условиях диктатуры, но после установления демократического правления воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. В отличие от своих родителей, молодые люди, выросшие в сегодняшней Восточной Европе, не имеют личного опыта жизни при коммунизме и принимают свободы, которыми пользуются, как должное. Это позволяет им сосредоточиться на других вещах — на скрытых возможностях, которые не удается развивать, и на том, как социальные нормы и институты сдерживают и подавляют их личность.

Более того, в либеральных демократиях совершенно не гарантировано равное уважение к гражданам как со стороны правительства, так и со стороны других граждан. О людях судят по цвету кожи, полу, национальному происхождению, внешнему виду, этнической принадлежности или сексуальной ориентации. Каждый человек и каждая группа так или иначе сталкиваются с неуважением, каждый имеет свое представление о достоинстве и требует его признания. Таким образом, политика идентичности порождает динамику, разделяющую общество на все более мелкие группы, имеющие собственный «жизненный опыт» виктимизации.

Неопределенность в отношении идентичности — естественное проявление жизни в современном мире. Модернизация означает постоянные изменения и разрушение старых форм и связей, а также возможности, отсутствовавшие прежде. Она мобильна, изменчива и сложна. Эта изменчивость в целом является положительным моментом: на протяжении поколений миллионы людей покидали деревни и традиционные общества, где у них не было выбора, ради общества, где этот выбор есть.

Однако свобода и широта выбора современного либерального общества также могут сделать человека несчастным и одиноким. Люди тоскуют по общине и упорядоченной жизни, которую, как им кажется, они потеряли или которой некогда обладали их предки. Истинными идентичностями, которые они ищут, оказываются те, что связывают их с другими людьми. Их могут соблазнить лидеры, внушающие, что они преданы и унижены существующими властями и что они принадлежат к важных общинам, величие которых будет признано вновь.